Поймать ветер

Это колечко когда-то подарила ей крёстная, скромное — серебряное с маленьким агатовым камушком. Очень симпатичное. Она и росла вместе с ним, переодевая с пальчика на пальчик по мере взросления. Потом вкусы изменились, колечко приелось, куда-то прибралось, припряталось, как память о детстве, о чём-то светлом, о надеждах и радостях, познании и разочарованиях.

И вдруг оно, совершенно нечаянно нашлось. Хотя и не искалось. Искалось что-то другое, очень важное, нужное, а тут это колечко словно само в руки — прыг, откуда-то из глубины ящика и забвения. И она неожиданно для себя очень обрадовалась колечку, примерила на мизинчик левой руки, оно словно тут и было. И чувство такое, будто в дом родной вернулась. Так и оставила колечко на мизинчике.

Через несколько дней она поехала на дачу — огород поливать, как раз в поливочный день, пробегала три часа со шлангом по всему огороду. Жаркий июль подсушил, поджарил землю — подошвы жжёт, но она всё равно босиком. Льёт из шланга то на грядки, то на кустарники, а то и на себя. Управилась, посидела на лавочке у веранды несколько минут и пошла из колодца воды зачерпнуть, чаю попить перед обратной дорогой.

Такого вкусного чая никогда дома не бывает, ту же траву домой привезёт, заварит, а чай не тот. Уже несколько лет разгадывает секрет, а разгадать не может. И воду колодезную домой в бутылке возила, нет — не то.

Задумалась на минуту над секретом дачного чая и пошла с ведром к колодцу. Зачерпнула и стала вытаскивать, и тут верёвка змеёй вокруг руки обвилась и тянет вниз, пока разматывала, не заметила, как колечко с пальца стянула.

До конца лета она в колодец заглядывала, колечко жалея, а оттуда — одна чернота глубокая и ощущение потери безвозвратной.

В сентябре, он сухой выдался, вся вода из колодца ушла, так, чуть на донышке, только на чай и хватало. В этот день она огород чистила: сухие ветки срезала и жгла вместе с картофельной ботвой. Управившись, опять пошла к колодцу за водой для чая. Про колечко уже и не вздыхала, смирилась. Вытащила ведро и, крышку не опустив, задержалась, любуясь небом. Только что пасмурнело, а тут облака раздвинулись, и солнце сияет вовсю, брызжет светом прямо в колодец, а там, под тонким слоем уже успокоившейся воды, — колечко блестит, всё на виду.

Постояла, подумала и решила — полезу. Как-то уже за ведром лазила, по скобкам, которые до самого дна, всё равно ловкость нужна. Но колечко манит.

Поставила чайник и решилась, только оглянулась — не видит ли кто, соседи скажут — вот дура старая, да и бомжей боязно: припрут крышкой, но аллея пустая, и на соседских дачах — тишина.

Ступеньки идут в два ряда, от одной до другой почти шпагат, распласталась по стенке колодца и ползёт потихоньку, сама над собой посмеиваясь, представляя эту весёлую картинку: она — скалолазка. Лезет и то на колечко вниз глянет, оно так и блестит, так и манит, то вверх на солнышко, чтоб тревогу унять, не дай Бог, тут остаться.

По прежнему опыту помнит, что ступенек было одиннадцать, вроде уже всё одолела, а внизу ещё две. Опустилась ещё на две — глянула вверх — всё те же одиннадцать, а внизу опять две. Тревога к сердцу подступила, может, сознание теряю, так ведь упала бы, а тут держусь, да и чувствовала себя нормально, а теперь какое-то состояние полусонное одолело, когда не поймёшь, явь это или чудится.

Держится за скобы, руки уже устали. Ладно, думает, ещё попробую, две ведь всего осталось. Одолела их, а внизу снова две, наклонилась, одной рукой держась, потянулась за колечком, оно само навстречу тянется, вот достану.

3. Сын за отца…

Опять он тут. Сидит парнишка на земле, поджав ноги, и как они у него не затекают. уже холодно, а он в парусинках, в лёгкой рваной курточке, без шапки.

— Здравствуй, Женя, на вот тебе, поешь, — Наталья Николаевна протянула ему пакет с пряниками, — ты же замёрз, даже губы синие.

— Да я уже ходил греться, — с трудом шевеля губами, ответил мальчик.

За два года знакомства женщина многое поняла о нём: и то, что живётся ему плохо, и то, что правды он не говорит, потому что и правда плохая, и людям не всё расскажешь. Отца нет, мать пьёт, брат умственно отсталый. Где живут — не понятно, то один адрес назовёт, то другой:

— Мы теперь на Московку переехали, к мамкиной подруге, — при очередной встрече сказал он Наталье Николаевне, — это далеко.

Боялся, видно, что она к ним в гости соберётся. Что мать пьёт — не говорил, вот только работы она никак найти не могла. Позже Наталья Николаевна поняла, что и Женя тоже не учится: когда учиться, целыми днями у храма.

В воскресенье утром женщина торопилась на службу, только за угол свернула и затревожилась — нет Женьки, она ему ботинки старшего внука несла и печенье.

Рядом с тем местом, где обычно мальчик сидел, — машина. Глянула — там мужчина лет сорока и Женька на заднем сиденье. Подбежала, застучала в стекло, водитель открыл дверцу.

— Что случилось? — Наталья Николаевна заволновалась, время дурное, мало ли что с мальчишкой сделать могут. Женька прехорошенький, просто ангел.

— Вы его знаете? — спросил хозяин машины.

— Уже два года.

— Садитесь, поговорим.

Она села на заднее сиденье рядом с Женькой, мужчина в полоборота к ним.

— Неделю назад я забрал его к себе домой, у меня сын чуть постарше. накормили, одели, а сегодня он опять весь в рванье. Я хочу знать, если кто обижает, я разберусь, я в Афгане служил, любую сволочь прижучу.

Мальчик сидел молча, опустив голову.

— Женя, — Наталья Николаевна чуть прикоснулась к его холодной руке, — ты боишься, что если будешь хорошо одет, то тебе не подадут?

— Да, — кивнул мальчик.

— Вот вам и весь ответ, — горестно произнесла женщина, — он кормит семью, это его работа, и он старается сделать её как можно лучше.

Мальчик уже успокоился, сидел, улыбался, ему не терпелось похвастаться, в конце концов, ему было всего двенадцать, и этой тётеньки он не боялся. Женька закатал рукав куртки, на грязном цыплячьем запястье красовались новенькие часы.

— Я вчера купил, двести пятьдесят стоят.

— Хорошие часы, Женя, — вздохнула Наталья Николаевна и подняла глаза на мужчину.

— Надо его в интернат, — неуверенно произнёс бывший афганец.

Женька насторожился.

— И брата туда же, — добавил хозяин машины.

— А мать на помойку, — грустно произнесла женщина, — отпустите вы его, мы с вами можем только накормить его и одеть, а вся его жизнь от нас не зависит, вы ведь не возьмёте его к себе?.. Там ещё второй. да он и не пойдёт, вы меня простите, я на службу опаздываю.

Она вышла из машины и, направляясь к храму, оглянулась. Дверца машины распахнулась, мальчик медленно, словно не веря своему освобождению, покинул опасное место.

Через два часа, когда Наталья Николаевна возвращалась из церкви, Женька сидел у забора храма, поджав занемевшие ноги.

4. О ветер времени…

И опять она ехала в маршрутке с этими двумя цифрами — 66. Словно кто-то придумал, намекнул, но дальше не решился. Только эта маршрутка довозила Наталью Николаевну от дома до скорбного места, где теперь на больничной койке лежал муж, с которым прожита вся жизнь. Прожита и сладко, и горько одновременно, потому что любить до конца человека не просто. Это вначале видишь его и принимаешь таким, каков есть, а потом… потом… хочется многое переделать себе под стать.

А не получается. Вот и камушки, пока о каждый споткнёшься — и жизнь пройдёт.

Без измен, без пьянок жизнь прошла, но как ей казалось, и без тех особых знаков внимания со стороны мужчины, которые подтверждают тебе, что ты любима.

— А… да всё прошлое, — думает она, — а вот как сейчас?.