Поймать ветер

— Куда смотрел ваш Бог, — обратился Сергей к Наталье Николаевне, — когда мальчик страдал?

Наталья Николаевна мягко ответила:

— Он не только мой Бог, но и ваш, и что это мы всегда за наши грехи с Бога спрашиваем? — и уже твёрдо произнесла, — Ладно, живым — живое. У меня сегодня пирожки с капустой и малосольные огурчики. Евгений Борисович, ау, покажитесь на свет Божий, пирожки очень вкусные, будем Диму поминать. Василий Фёдорович, подходите. Серёжа, это Вам.

11. Предательство

Невысокого роста, изящная, гибкая, как лоза, лёгкая и ласковая, как ветерок нежаркого дня, Викуся, несомненно, выигрывала на фоне своей крепкотелой, чуть грубоватой, с нежным, но несколько лошадиным лицом подруги Ирины.

А ещё жаркие карие глаза, а рядом Иринины — блёклые голубоватые. Правда, Ирине тоже нельзя было отказать в привлекательности, просто — другая. Но парни всегда выбирали Вику. Так случилось и с Павлом. Любовь — любовью, а дружба — дружбой. Дружили втроём.

Студенты-медики отличаются от всех других студентов. Непрочность человеческого тела, конечность жизни, недолговечность юности открываются им с первых походов в анатомку и клиники. Одним это добавляет мудрости, другим — бравады и цинизма, а третьим — торопливости, боязни опоздать, желания успеть, пока длится эта короткая хрупкая жизнь.

Пожалуй, Павел был из последних, Вика из первых, а Ирина из вторых. Поженились Павел и Вика на третьем курсе, а к пятому уже сыночек родился — Игорёк, который имел как бы сразу трёх мам: Вику, вечно сидящую над учебниками или отсутствующую, Викину маму, ради внука и дочери оставившую работу, и Ирину, охотно заменявшую первых двух. Она всегда была рядом, под рукой, свой человек в доме. Иногда исчезала на время очередного бурного романа, а потом виновато выныривала, я тут, я с вами, куда я без вас. И на свадьбе — подружка, и у Игорька — крёстная.

Пролетели институт и первые семь лет работы. Всё было прежним: любовь, дружба, семья, растущий Игорёк, половинчатое одиночество Ирины, иногда убегающей на сторону за очередным мужичком. И компания была своя ещё с институтских лет, проверенная годами привязанности. Только теперь собирались семьями.

Новый год решили отметить необычно — у Ирины в однокомнатной квартире.

— Пусть тесновато, — убедила она всех, — зато ребятишки не мешают.

Необычность была в том, что у Ирины под окном росла посаженная когда-то, при новоселье, ель. Теперь она дотянулась до третьего этажа, верхушка ели возвышалась прямо над балконом.

— Мы её украсим, повесим гирлянду, — ликовала Ирина, — балкон настежь, оденемся потеплее. Кайф!

Павел перед уходом из дома, когда уже сложили в сумки всё необходимое для стола и веселья, долго прощался с сыном. Прижмёт, поцелует, что-то шепчет на ухо, отпустит и снова притягивает к себе. Заранее подарок подарил, чего раньше никогда не было и чего так не любила Вика.

— Ну, что ты, в самом деле, — возмутилась она, — договорились же, что мама ночью под ёлку спрячет. Парню уже восемь, нацеловываешься с ним полчаса, не на век прощаешься. Опаздываем ведь, взгляни на время.

Им не было ещё и тридцати. Шампанское, ёлка, гитара, песни, танцы. Красота и молодость. Праздник удался.

— Всё-всё-всё… — сказала мудрая и осторожная Вика после двух часов ночи. — Балкон закрываем, вы, ребятки, уже плохо соображаете, распалились, все попростываете. Паша уже в рубашке отплясывает на балконе.

Дошумели до четырёх и начали расходиться. Вика и Паша остались помочь с уборкой. Павел расставлял мебель, Вика домывала посуду, Ирина подметала мусор.

— Уже утро, — устало вздохнула Вика, крикнула в комнату, — пора и нам, пойдём, Паша.

Павел появился в дверном проёме, он так и остался в её памяти впечатанным в этот проём.

— А ты иди одна. Я остаюсь здесь.

— Не поняла, — произнесла Вика по инерции ещё прежним ласковым тоном, — что значит, иди одна?

— Это значит, — коротко, резко, холодно повторил Павел, — что я остаюсь здесь. Навсегда.

Ирина как будто исчезла. Затаилась где-то в комнате. До Вики, конечно, дошёл смысл сказанного, она поняла его ещё раньше, при появлении Павла в дверях, только принять не могла, не хотела.

— Как же это? — растерянно повторяла она. — Как же это?..

— А вот так, — Павел говорил, словно дрова рубил, а не в её душу гвозди вколачивал, — мы с Ириной уже пять лет, тебя жалели, хотели, чтобы Игорь подрос. Все знали, одна ты, дура слепая, а может, не слепая? Может, тебя это устраивает?.

Он сорвался на крик.

— Я пойду, — устало произнесла Вика. Открыла дверь, вышла.

Никто не бросился ей вдогонку, не разуверил, не сказал, что это всего лишь шутка, пусть злая, но просто — новогодняя шутка.

И она перестала существовать. Словно взяли человека — душу вынули, а тело оставили. Только тело, оказывается, без души живёт по совсем иным законам. Вика дошла до дома и легла на кровать.

Утром мама долго её не трогала и Игорька не пускала, пусть отдохнёт после бессонной ночи. Отсутствие Павла её не смутило, она забыла график его дежурств, да его иногда и вне графика вызывали, прямо из застолий. Много поздней они с Викой поняли, что это был обман — уходил к Ирине.

Вика всё не выходила, и в обед Августа Александровна зашла в её комнату:

— Викуся, пора вставать, я уже стол накрыла, папа с Игорьком ждут, мы же ещё не поздравили друг друга.

Мама прикоснулась к дочерину плечу и, ощутив его неживую окостенелость, затормошила:

— Вика, Вика!

Бросилась к окну, раздвинула шторы. Дочь лежала с открытыми глазами. Лицо было лишено всякого выражения, просто мёртвая окаменелая маска. Взгляд направлен на потолок, словно там что-то происходило. Августа Александровна тоже туда взглянула — ничего особенного, просто белый потолок. Потрясла Вику за плечо, помахала рукой перед глазами. Ужас охватил душу, сдерживая себя, чтобы не напугать внука, она позвала негромко:

— Гоша, иди сюда, Вика заболела. Болезнь продлилась больше года. Вика просто отсутствовала в жизни. Неврологи, психиатры, терапевты, клиники.

Отец возил её в Москву. У неё выпали волосы, сошли ногти на руках и ногах. Вика не разговаривала, ни с кем не общалась, никого не видела, ни на что не реагировала, не ела. Её даже кормили через зонд. Она позволяла делать с собой, что угодно, оставаясь безучастной.

— Полная разбалансированность организма, — вздыхали врачи, — психический шок.

После очередного стационара Вика находилась дома, сидела на кровати между подушек, чтобы не падала. Игорёк был в школе, ему уже исполнилось девять, и он учился в третьем классе.

Раздался звонок в дверь. Августа Александровна с чашкой в руках бросилась открывать внуку. Впустила, чмокнула в щёку, стала закрывать дверь и выронила чашку. Та упала как-то слишком громко, звучно и раскололась на мелкие кусочки.

— Что случилось? — вдруг чётко произнесла Вика из своей комнаты, словно она спала, её неожиданно разбудили, и вот она спрашивает, а что это вы там разбили?

Мозг её находился в запредельном торможении, и также внезапно, как ушёл в него, так и вышел. И тогда она начала вспоминать. Целый год ни о чём не думала, а теперь только и делала, что вспоминала, сопоставляла и страдала. Потребовался ещё год, чтобы уйти и от этого.

Начав новую жизнь, Вика узнала, что Игорёк не видится с отцом, хотя Павел помогает материально — приносит деньги Августе Александровне.

— Не бери, — твёрдо сказала Вика, — обойдёмся. Теперь я буду работать.

Когда Игорёк узнал, что папа не будет с ними жить и что мама заболела от этого, он, увидев отца в первый раз после трагической ночи, твёрдо, как взрослый, произнёс:

— Я не хочу тебя видеть, пожалуйста, никогда не приходи к нам.

Павел и Ирина считали, что его подучила Августа Александровна, не мог же ребёнок сам. Вику, отсутствующую в жизни, трудно было в чём-либо обвинить.