Как рождаются легенды

2.

Максюша был лидером по натуре своей, потому что обожал спорт и с кистевым эспандером не расставался даже на уроках. Сверстники уважали Максюшу за справедливость [ничего удивительного: при таких бицепсах справедливым казалось любое его суждение]. С ним считались педагоги, для которых ребёнок стал опорой, посредником между ними и остальными учащимися. А той трогательной заботой, с которой он относился к своей девушке, любовались не только родители и учителя, но даже и околоподъездные бабки! И чтоб кто-то хоть раз увидел Максюшу раздражённым или ус-лыхал от него хоть одно жаргонное слово!…

Димуля стал гордостью школы давно, едва перейдя из младшего звена в среднее, благодаря своим певческим способно-стям и незакомплексованному характеру. Крашенные под золото алюминиевые кубки и картонные дипломы за первые места в разносортных конкурсах самодеятельности с завидной регулярностью поставлялись в кабинет директора. А к 16-ти годам мальчик самостоятельно освоил гитару и начал сочинять песни. Об этом знали все, но никто их пока не слышал: он не имел привычки хвастаться своим дарованием. Исключительной скромностью сына родители гордились не меньше, чем его творческими способностями, а учителя всем ставили Димулю в пример: ребёнок не только нашёл себе столь прекрасное увлечение, но и смог найти себя в нём, – это, безусловно, стократ лучше, чем вдыхание паров ацетона по подворотням [хотя кто сказал, что одно другое исключает?]!

Ваняточка же никакими талантами не блистал, да и нрав у мальчика, пожалуй, имел несколько излишнюю независи-мость, но зато как сильно он любил маму! Перед каждым праздником готов был буквально лизать туфли учителям, умоляя поставить пятёрку – МАМЕ В ПОДАРОК! И седовласые тётки не смели терзать неокрепшую подростковую психику, в этот период – такую беззащитную и уязвимую! Конечно, они ставили, «5» тайком смахивая слезу умиления и в глубине души завидуя: мол, от моего-то оболтуса такого не дождёшься.

Аннушка-светленькая и её тёзка-тёмненькая считались первыми красавицами в своей гимназии, но отношения между ними сложились отнюдь не сопернические, а наоборот, на редкость тёплые и нежные. Даже такую святыню, как свои девичьи альбомы, Аннушки с лёгкостью показывали друг другу. На занятиях девочки появлялись всегда свеженькими, аккуратненькими, словно только распустившиеся тюльпанчики; без кричащих излишеств в одежде и косметике. И не дай бог хоть одной из них прийти с неподготовленными уроками!

А у Светули с Санулей в школе и вовсе появилось прозвище «сиамские близнецы», настолько неразлучны были дев-чонки, настолько привыкли всё делить пополам. Они и внешне были чем-то схожи. Педагогов особенно умиляла та стойкость, с которой «близняшки» отшивали любых, пытающихся их совратить парней, и которой так не доставало другим одноклассницам.

В течение учебного года друзья могли видеться лишь на каникулах, поэтому основное общение происходило летом, в деревне. Вместе им никогда не бывало скучно: несмотря на разность статусов и симпатий, подростки всегда находили что-то такое, что в равной степени интересовало каждого.

3.

– Давай, кентяра, плескани мальцa, – вынимая складной стаканчик, приказал Максюша Ваняточке. Последний подобо-страстно наклонил чайник.

– Нам, на-ам! – воскликнули обе Аннушки, когда Максюша выпил. Ваняточка налил им под завязку.

– Будешь? – спросила светленькая, прикасаясь пухленькими губками к вожделенной жидкости, но тёмненькая промол-чала. – Я кому базарю, слышь, кошёлка? Оставить тебе?

– Детка, релакс! Конечно, буду, – тёмненькая схватила за запястье подругину руку со стаканом и остатки его содержи-мого ссадила себе в глотку.

– Слышь, кент, не борзей! Мне, давай, капни, – Димуля взял стакан у Аннушек.

– Живей хлебай, тут очередь! – нараспев произнесла Сануля, после слова «хлебай» сплюнув фирменной струйкой сквозь зубы.

– А чё тебе ждать этого кренделя? – Ваняточка радушно протянул ей чайник, она отработанным жестом обхватила эмалированный носик сперва левой рукой, затем – губками, и сделала смачное глотательное движение. Хранитель чай-ника тут же сам припал к влажному носику.

– Мне пока не надо, – надменно изрекла Светуля, достав из Максюшиного кармана «беломорину». Про-фессиональным взмахом трёх пальцев она согнула папиросу в виде буквы Z. Ваняточка со спичками услужливо под-скочил к девочке.

– Отдохни, лошарик, а то хлебало-то вскрою! – Максюша пхнул его левой ладонью в лоб, но несильно – чтобы тот не опрокинул чайник. – Светка – моя девушка! Спрячь свои позорняцкие спичёнки!

Светуля, причмокивая, прикурила от собственной зажигалки, и, выдохнув дым в ночное небо, пересела к Максюше на колени.

– Ну, кент, базарь, чё там у тебя есть? – он обратился к Димуле.

– Да ну, ребят, заче-ем? – закокетничал юный бард.

– Чтоб бухло не было на халяву, как в прошлый раз, втыкнул? Или пой, или четвертной гони, – спокойно пояснил Максюша и приказал Ваняточке: – Вырубай шарманку! Премьера, слушать всем внимательно!

Димуля покорно передвинул гитару на живот и, набрав левой рукой аккорд Am, оттопыренным средним пальцем пра-вой руки, будто показывая струнам «фак», извлёк залихватское тремоло. Оно прозвучало примерно так же, как если бы годовалый ребёнок туда-сюда водил игрушечной сабелькой по прутьям своей кроватки.

– Неразделённая любовь!… Я возлюбил отца за то, что этот мир он превознёс, не замечая в сeбе ложь, – прохрипел автор и, переставив левые пальцы на аккорд Е7, продолжил: – И что мне делать он велел, то делал безотказно я, ведь я хотел, я так хотел, чтоб он любил только меня! – гитарист снова издал десятисекундное тремоло. – Ми-и-ир – это эрек-ция [Dm], жи-и-изнь – это ложь [Аm]! Живи-и-и, пока не умрёшь [Е7]!… Моя любовь к тебе сильна [видимо, это пошёл второй куплет], твоё созданье равнодушно. Не будет в людях никогда любви – им от любви так душно. Чтоб человек не смел мешать минe любить тебя отлично, я буду люд уничтожать, чтоб ты меня любила лично! Миррр – это эрекция, жизззнь – это ложь! Живи, пока не умрррёшь! Живи, пока не умрёшь! Живи, пока не умррёшшшььь!!!

После трёхсекундного молчания публика разразилась аплодисментами.

– Здо-оровско! – в предоргазменном состоянии простонала Аннушка-светленькая, тряхнув обесцвеченным хайром, уложенным в стиле «скирда позапрошлогодней соломы».

– Мо-ло-бздец! – Максюша резюмировал мнение остальных слушателей. Компания начала второе «приложение» к чайнику.

Сделалось зябко: казавшаяся прочной оболочка горячего воздуха давно рассеялась, зато комары стали наглеть: живое тело в данном месте для них явилось диковиной, поэтому насекомые всем скопом устремились сюда, словно чукчи к севшему посреди тундры вертолёту. А натереться репеллентом мы не успели…

– Однажды один мужик, – тем временем зловеще начал Ваняточка, – в кафе познакомился с девушкой. Влюбился, там, в неё. А у неё было красивое такое, белое платье, типа, как свадебное.

– И он его снял, да? – смеясь, перебил Димуля.

– Нет, он пролил на него вино. Извинялся долго-долго, потом говорит: «Раз я виноват, то железно, отстираю всё без ба-зара». Взял у неё адрес. Назавтра приходит, а ему отвечают: «Она умерла семь лет назад». Он не понял ни фига, имя, адрес, проверил – всё верно. Откопали гроб, открыли – она ни капли не изменилась, а на её платье – те самые пятна от вина… – в ожидании восхищения оратор устремил взгляд на Санулю.

– Чё, уже надо бояться? – издевательски спросил Максюша. – Да это лажа голимая! Все слышали давно, правда, киска? – он присосался к Светулиным устам, Ваняточка в бессильной зависти сглотнул слюну.

– Тише ты, – прошептала девочка, отодвигаясь. – У Клавдии Степановны, вон, муж в запрошлом году умер – до сих пор его призрак приходит и говорит: «Почему ты быстро меня схоронила?».

– Фи-игня! – рассмеялся Максюша, к нему присоединились обе Аннушки.