Невыдуманная и плохая

Вторая строфа

Воспоминания о Леше у меня как вспышки. Одно воспоминание- блеснуло и погасло- второе, третье…

Одно…Он сидит за моей ширмочкой, отделяющей нас с Ленкой в нашей единственной комнате…В этот метровый уголок каким-то чудом втиснуты дедов шахматный стол, служащий мне для уроков и приема пищи, оборванное кресло-кровать, против которого я едва ли погрешу, если скажу, что подобрано оно нами на помойке, зеленое такое, в дырках, и из них торчат нитки — веришь- я помню это кресло, собранное собственно- в кресло, жалкое, кривое- лучше, чем самого Лешку, который в нем в тот день сидел.

А еще громадное пианино. Ленка лучше бы рассталась с правой рукой, чем с этим своим сокровищем.

Лешкино стариковское лицо гнёт все свои морщины в широкую улыбку:

— Галка, мы пьем чай. Чай! Я в первый раз в жизни сижу так с другом — да, да, ты не баба, ты — друг…

Вот так — без водки…А я думал, нельзя хорошо сидеть без водки…

Леше было почти восемнадцать лет. Этому старику. Пэтэушнику. Сироте.

Он был детдомовцем. Плохим детдомовцем- неотказным. И поэтому никто не мог его усыновить.

Подробностей он и сам не знал, но его мама сбежала из роддома и потом была не найдена, хотя, наверное, искали. Все его помыслы и порывы- до Ольги- были сосредоточены на поиске родных, и как это не сказочно неправдоподобно — он таки нашел свою бабку по матери.

Сама же мать, оказывается, давно уже померла по вине дешевого бухла, не оставив после себя ничего, кроме, как понимаешь, Лёши. Бабушка эта в молодости не отличалась человеколюбием — дочь упустила и забыла, мужа довела до могилы извечным ворчанием, но к старости существенно подобрела и чуть ли не с удовольствием взяла к себе жить нашедшего ее внука. Многие так: как увидят, что на горизонте уже показался гробик и белые тапочки, в срочном порядке спешат подправить косяки своей юности, чтобы скорей, скорей, пока не поздно, оправдаться перед Тем, Кто встретит их — за — гробиком, и вот так- на халяву- проскочить в райские кущи.

Правда, это не помешало лешиной бабушке на пепелище своих замоленных грехов разжечь колоссальную неприязнь к Лёленьке, что впрочем никого не удивило.

А Леше, между тем, всеми своими клыками грозила армия.

— Галк…Галк, слыш…знаешь, чего я больше всего хочу? — Взять Ее на руки и пронести через все проблемы…Не знаю, что делать…с бабкой нам не жить…А где? Иногда так хочется- рраз и всё. И всё.

Всё закончить…Да не, не бойся, я щас с тобой сижу и мне лучше. Можно, я буду тебе звонить, когда мне будет плохо? Можно?

Ленка отправила меня в деревню к деду на выходные. А у деда нашего не то что телефона — сортира не имеется…Ведёрко в сенях.

Я звонила Лешке, чтобы сообщить, но не застала. Как раз вчера вечером я вернулась. А утром позвонила Оля- когда я ждала вызова Оттуда и разглядывала пыльный аппарат. Я знала, что никогда себе не прощу.

Ленка передала, что Леша звонил в субботу.

Второе…Мы у меня в подъезде курим.

Глубокий вечер, если не сказать — ночь.

Лешка с Лёлькой и я с Миевским- Блоком нашим. Он бегал сначала за мной (в те самые дни, в один из которых мы курили на лестнице), потом за Машкой, а потом и за другими нашими девками.

Ему было целых двадцать пять, и он очень хотел жениться.

Понятен пень, что только неудачника могло держать что-то в лит. студии для старшеклассников. Но по большому счету, мы были одна команда, к тому же в тот момент я была свободна и не против даже Миевского рядом.

Он вещал нудно, заумно и непрерывно, как всегда, почему и не мог уломать ни одну невесту. Точно так же он писал стихи- начиняя их под завязку научными и прочими заковыристыми терминами, экспериментируя с формой и балуясь верлибром.

Читать их было тоже совершенно невозможно.

И всё-таки Лешке удалось втиснуть в его монолог новость, которая его, по-видимому, просто распирала.

— А мы с Лёлей решили, что когда-нибудь поженимся. Очень скоро.

Он порывисто затянулся сигаретой от смущения и нежности.

— Лёля плюс Лёша — это судьба. — по обыкновению неуместно сострил Миевский.

— И у нас будет девочка, — внезапно добавила Ольга.

— Почему девочка? — спросила я.

— Именно девочка — резковато, и вместе с тем крайне доверительно ответила она.

Леша приобнял свою девочку в знак того, что да, естественно, у них будет именно девочка.

— Мы ее назовем Валерией…Лерочкой, — серьезно продолжала Лёля.

Леша курил и улыбался. Миевский скучал, потому что говорили другие. Если он потом кому-нибудь станет рассказывать обо всем об этом, то в его голосе зазвучат неподдельные интерес и участие.

Потому что говорить он будет сам.

Ребята еще с пол часа наперебой лопотали о том, как будут воспитывать Лерочку, куда и с кем будут ее отпускать одну, когда она подрастет и станет девушкой, а куда и с кем ни в коем случае…

Наконец заспанная Ленка появилась на нашей лестничной площадке и строго велела подыматься уже домой и ложиться спать.

Сегодня прошло очень много лет, а я постоянно вспоминаю эту сцену. И знаешь ли, в каком контексте?

Угу, мы когда-то уже обсуждали это. Вообрази только на минуту- мы же с тобой верующие люди, и знаем, что ангелы-хранители взаправду караулят нас без продыху. Что же, скажи мне, испытывали тогда они, эти четверо, наблюдавшие за нами — лишенные тЕла, а потому и времени — и поэтому знавшие, что через несколько месяцев на крючке в прихожей повиснет придушенное тельце этого мальчишки?… Что испытали они, слушая про Валерию?

Третье…С Лешкиных похорон я помню больше всего свое золотое колечко с красным камушком, доставшееся мне от мамочки. Я всё время смотрела на свои руки. У меня не было слёз и сил поднять голову на то, что происходило. Мельком видела я, как Ольга стоит в отдалении от общей свалки провожающих в последний путь, словно одинокое деревце, которое подпирает Эдна Родионовна — та которая одна на ее стороне. Периодически я слышу заправские матюги в их сторону — это вопит лёшина бабушка, насылая на Олю все мыслимые и немыслимые проклятия. Горе понравилось ей, оно придало значимость ее дряхлому бессмысленному и раздраженному годами существованию. Матерные ругательства свои она выкрикивает внятно и нараспев. А Ольга молчит, согбенная. Никто из нас не подходит к ней. Это я называю последней моей подлостью по отношению к ней. Я против нее. Всем своим упертым в руки существом.

Однажды Леленька решила, что у них с Лешей нет будущего. Решила сгоряча, после очередного бабкиного оскорбления, в лёшино отсутствие. Она накарябала краткое послание, которое старо как мир, в духе «прости и прощай», собрала свои немногочисленные пожитки и отчалила. Леша вернулся домой, прочитал эту поэтичную пошлятину и втихаря повесился, пока бабушка шумела стиркой в ванной.

Однажды с Лешей случилось чудо.

Его привел в нашу лит. студию его товарищ по ПТУ, который был сыном подруги моей Ленки — училки физики. И оба они — два сорванца, не прочитавшие за свою жизнь ни страницы, не считая редких наездов на учебники, ходили в наш бабий малинник за приятным общением, а вовсе не ради изящной словесности. Ну, пытались порой, наглядевшись на нас и подпав, так сказать, под благотворное влияние, плести из слов свои кривенькие узоры. Но вдруг, без предупреждения, Леша написал неплохое, да-да, совсем даже недурственное стихо, посвятив его Ольге. Больше всех радовалась Эдна Родионовна, которая тут же, не медля, включила Лешину удачу в очередной альманах, выходивший под знаменами нашего микрорайона в каждый квартал. Дети и родители были от них в пищащем восторге, и хвастали знакомым, мол, посмотрите, как одарен мой Ванечка…