Шарик рассыпался

– Есть такое выражение: ни лошадь, ни тигр. Прежде, когда у китайца спрашивали: «Как поживаешь?», он отвечал: «Мама хуху». Если написать это иероглифами, получится «Лошадь-лошадь, тигр-тигр», то есть «Живу то как лошадь, то как тигр». Превосходное выражение. Но если кто ответит так на вопрос о двух стульях, ему несдобровать. Казалось бы, ответ неопределенный, уклончивый, но дело все в том, что сама уклончивость в нем декларируется слишком определенно. За такой ответ жди расправы – и немедленной! Как же следует ответить, чтобы не попасть впросак?! Да, нелегкую задали вы задачу…

Чжан сказал, что хотел бы как следует все обдумать до нашей следующей встречи. Видимо, он был сильно шокирован, и даже его движения показались мне чересчур заторможенными. Когда я ему напомнил про несъеденные пельмени, он усмехнулся, что-то нацарапал на клочке бумаги и протянул его мне со словами: «Это следует знать». На клочке была одна короткая фраза: «За едой о политике не спорят». Пришлось мне просить у него прощения за свою нетактичность.

Потом, через год-два, а то и три года, когда я приезжал в Гонконг и встречался с Чжаном, мы, как прежде, гуляли, заходили в какую-нибудь харчевню перекусить, и я снова – конечно, теперь уже после еды – задавал ему все тот же вопрос. Чжан задумчиво качал головой, горько усмехался, но так ни разу мне не ответил и все просил подождать. И поскольку никаких мудрых слов он мне так и не поведал, загадка по-прежнему оставалась загадкой во всей ее жестокой неопределенности. Да если бы существовал в природе некий удачный способ безболезненно сидеть между двух стульев, им, безусловно, захотели бы многие воспользоваться. Кроме того, аналогичные ситуации могут встречаться в новой взаимосвязи, и тот способ, который еще вчера казался удачным, сегодня уже не годился, а загадка оставалась бы по-прежнему неразгаданной. Правда, иногда мне казалось, будто Чжан на что-то довольно прозрачно намекает. Так было, когда он однажды заговорил о Лао Шэ. Много лет тому назад Лао Шэ побывал в Японии. Он тогда возглавлял делегацию китайских литераторов. На обратном пути посетил Гонконг. Одна из газет обратилась к Чжану с просьбой взять у Лао Шэ интервью. Чжан отправился в отель, где встретился с Лао Шэ, но тот, по словам Чжана, ничего не сказал ему такого, из чего можно было бы слепить требуемую статью. На вопрос о том, как живется интеллигенции в Китае после революции, Лао Шэ лишь покачивал головой и явно уходил от ответа, делая вид, будто не понимает, о чем идет речь Точно так же он вел себя и когда ему задавались другие вопросы, и Чжан уже решил было, что Лао Шэ как писатель деградировал. Но разговор случайно зашел о деревенской кухне. Лао Шэ сразу преобразился и целых три часа с увлечением рассказывал о ее тонкостях. Он поведал о том, что в одном из старинных городков близ Чунцина или Чэнду стоит огромный котел, огонь под которым поддерживается вот уже несколько сот лет. В этот котел крошат лук, китайскую капусту, картофель, закладывают бычьи головы и свиные ножки – и все это долго варят. Гости садятся вокруг котла, набирают черпаками себе это варево в пиалы и едят. Плата взимается по числу съеденных пиал. Лао Шэ оживленно, вникая вo все подробности, рассказывал, какие овощи и какое мясо варят, какая появляется пена, каков вкус у супа, поскольку пиал съедает каждый. Закончив это красочное повествование, он ушел в свою комнату.

– Все это было так неожиданно, – заключил Чжан, – что мне не удалось ни о чем больше расспросить его. Его рассказ буквально потряс меня до глубины души. Должен признаться, что из ею произведений мне больше нравится «Рикша», чем «Четыре поколения под одной крышей», и когда я слушал его_; мне казалось, будто я вновь перечитываю «Рикшу». Те же наблюдательность, юмор и остроумие! Покидая отель, я испытывал колоссальное удовольствие и' благодарность к Лао Шэ. По возвращении домой я подумал о том, что уснуть сейчас и не продлить воспоминания о встрече – преступление! И я напился. Причем пил самогон – довольно крепкий.

– Ну а как же статья?

– Написать-то я ее написал, но получился набор банальных красивых фраз. И еще. Не знаю почему, но Лао Шэ говорил со мною с доверием, и его рассказ показался мне чересчур хорош для газеты.

Чжан улыбнулся, и кожа на его исхудалом лице сразу же собралась в многочисленные морщинки. Меня пронзила мысль: вот он, сверкающий клинок откровения! И в этом сверкании промелькнуло нечто, для определения которого не подходили ни слово «трагедия», ни слово «негодование». Нечто, заставляющее склонить голову. Похоже, существовал-таки путь из положения между двух стульев, но от его крутизны захватывало дух. Не это ли самое называют англичане «between devils and deep blue sea» – «между дьяволами и глубоким синим морем»?

– Это платная баня. По-китайски «цаотан». Здесь вас не только искупают, но и сделают массаж, срежут мозоли, подстригут ногти. От вас требуется лишь снять одежду и лечь. Если потянет на сон, можете спать сколько угодно. Здесь есть множество бань, но эта известна особым вниманием к клиентам. Когда клиент покидает баню, ему вручают шарик грязи, собранный с его тела. Интересный подарок на память, не правда ли? Может, зайдете? Здесь пользуются тремя видами полотенец: жесткими, средними и мягкими. Банщик наматывает полотенце на руку и основательно трет ваше тело. Вы и не представляете, сколько набирается грязи. Всю ее собирают, скатывают в шарик и на прощание вручают вам. Правда, интересно?

Все это поведал мне Чжан, когда во время прощальной прогулки – на следующий день я вылетал в Токио – мы остановились у дома с вывеской «Небесные бани».

Я согласился испытать обещанное блаженство. Чжан толкнул стеклянную дверь и перебросился парой слов с человеком, сидевшим за конторкой. Выслушав Чжана, мужчина, улыбаясь, окинул меня взглядом и широким жестом пригласил внутрь. Чжан простился со мною, сказав, что ему предстоит уладить кое-какие дела, и пообещал обязательно приехать в отель и проводить меня до аэропорта. Мужчина вышел из-за конторки и подал мне знак следовать за ним. Мы прошли через темноватый с обшарпанными стенами коридор в небольшую комнату, где стояли две односпальные кровати. На одной из них, лежа на животе, дремал клиент, бедра которого были обмотаны белым банным полотенцем. Рядом сидел банщик и, обхватив его согнутую в колене ногу, срезал, словно с лошадиного копыта, ороговевшую кожу с пятки. Приведший меня мужчина жестами попросил у меня ценные вещи, и я вручил ему бумажник, паспорт и часы. Он положил это все в ящик стоявшей сбоку тумбочки, запер на старинный висячий замок, а ключ присоединил к связке других ключей, нанизанных на кольцо, которое было пропущено через брючный ремень. Он несколько раз похлопал по связке, давая понять, что все будет в порядке, и, улыбнувшись, вышел. Когда я снял с себя одежду, появился похожий на стрелолист миловидный юноша, обмотал мою поясницу банным полотенцем, а другое накинул на плечи. Потом он поманил меня рукой, мы вышли из комнаты в темный коридор и остановились у стеклянной двери. Там меня уже ждал другой юноша. Он быстро освободил меня от банных полотенец и провел в помещение с шероховатым бетонным полом. В потолок была вмурована большая душевая воронка, из которой струилась горячая вода. После того как я принял душ, меня подвели к массивной прямоугольной ванне с широкими, чуть ли не в метр шириной, закраинами, облицованными мрамором. На закраине, на подстеленном полотенце, распластался, словно тюлень, клиент, только что вылезший из ванны. Голый банщик, намотав на руку бинт, усердно массировал его мясистые телеса. Я осторожно опустился в ванну. Вода была ни горячей, ни холодной, чуть мутноватой, словно до меня в ней побывал уже не один человек. В отличие от японской бани я не ощутил жара, который тысячью иголок впивается в кожу. Тепло было мягкое, обволакивающее. Два банщика – огромный, со вздувшимися мускулами и худощавый, небольшого роста – стояли у стены. Когда я, прикрывая обеими руками пах, поднялся из ванны, один из банщиков расстелил на закраине банное полотенце и подал знак, чтобы я на него лег.