Когда я стану Солнцем

Мои совсем ещё юные родители. Я хранил эту фотографию, чтобы хоть где-то видеть, что у них всё может быть совсем по-другому. Для меня она была единственным волшебным предметом, способным вернуть им былую молодость и дать возможность изменить жизнь, направить её в другое русло и не прийти к тому, что есть сейчас. Хоть и в статической чёрно-белой вселенной, которая навсегда останется запертой в маленьком бумажном прямоугольнике, но у них был этот шанс, шанс сделать всё иначе.

И я хранил эту вселенную. В ней они улыбались. Наверное, всё, что мне было нужно, — их улыбки. Глядя на них, ещё юных, мне невольно казалось и хотелось верить, что и я тоже буду улыбаться. Когда-нибудь искренне улыбаться.

* * *

Всё стихло. На улице едва слышно проехала машина, сверкнула фарами, нарисовав на моём потолке решётчатые следы от штор, и исчезла. Ночная тишина накрыла собой двор. Мысли развернулись в голове целой македонской армией: то одна атакует, то другая. Когда не хочешь спать, не нужно пытаться заснуть. Это я уяснил давно. Лучше встать с кровати и чем-нибудь себя занять. Иначе ночные мучения-ворочения продлятся до самого утра.

Я откинул одеяло и присел на кровати, оглядывая комнату. Компьютерный стол, который одновременно являлся письменным столом для домашних заданий, еле выделялся прямыми углами из темноты. Я опустил ноги на пол, и он в который раз напомнил мне, что батареи в моей комнате ни черта не греют. И так каждую зиму.

Натянув шерстяные носки, я встал с кровати. Ориентируясь по памяти, подошёл к окну и, отодвинув шторку, увидел то, о чём думал вечером. Ясное звёздное небо. Остальной пейзаж меня не интересовал: привычная асфальтированная стоянка перед домом, обнесённая металлическим забором, затерялась где-то в невидимом низу.

Я достал из-под кровати коробку. В ней лежал телескоп, подаренный родителями на моё тринадцатилетие. Не включая свет и ограничиваясь лишь оранжевыми объедками уличного фонаря, я принялся его устанавливать. Предельно аккуратно, не спеша. Для меня это была очень ценная вещь.

Через минуту я ещё раз взглянул невооружённым глазом на тёмное небо и в который раз осознал то чувство, которое так часто появлялось у меня в последнее время. Как же это на самом деле грустно — наблюдать за звездами… Но что я мог поделать, будучи больным синдромом неизлечимой небесной неизвестности?

Некоторыми ночами, подобными этой, когда не мог уснуть, мне казалось, что я слышу из Космоса звуки. Протяжные, грустные, местами даже трагичные. И я вслушивался в них, не в силах отвести взгляда от таинственного звёздного небосвода. Странными течениями ночных мыслей мне казалось, что там, наверху, кто-то выбивает минорные сочетания нот какой-то удивительной космической мелодии…

Продолжая держать руку на телескопе, а взгляд — на ярких небесных блёстках, я сразу же подумал об отце. Он всю жизнь мечтал сделать какое-нибудь открытие. Такое, которое возвысило бы его как астронома, как учёного, посвятившего всю свою жизнь лишь одному делу — звёздному.

Порой это стремление у него доходило до абсурда. Такого, как сейчас. Он мог неделями не появляться дома, проводя в обсерватории какие-то исследования, ночуя и питаясь там же. В детстве меня это вдохновляло: папа делает открытия! Но, взрослея, я потерял это очарование. Отец так и не сделал ни одного знаменательного открытия, ни одного весомого вклада в астрономию. А ему всегда хотелось совершить что-нибудь великое.

Отец… Потерянный странник в вечно ночной пустыне. Странник, в безумии глядящий только в небо. И, что самое страшное, я был такой же… С детства отец приводил меня в свою обсерваторию, где через мощнейший телескоп открывал моим зачарованным глазам неизведанное космическое пространство. Названия звёзд, созвездий, планет и галактик становились спутниками моего существования и прочно укоренялись в голове. И вот смотрел я всегда в звёздное небо, и казалось мне, что там все ответы. Что там — извечная истина. Там. Только там.

«Кто я? И зачем я здесь, на этой планете?» — вот главные вопросы, из-за которых я каждую ночь, когда удавалось застать звёздный пейзаж, нацеливал свой маленький телескоп куда-то в высоту. Я надеялся хоть раз увидеть что-нибудь необычное, меняющее представление о реальности. То, что зажгло бы внутри меня свечу, пламя которой становилось бы всё больше и больше, пока бы наконец полностью не прожгло до чувства Истины.

И вот снова не спится. И снова ощущение странного зова откуда-то сверху. И снова грустно от непостижимости неба, и снова холодно, и снова рука настраивает телескоп, который будто бы сможет дать ответы на все беспокоящие вопросы… Да ни черта он не сможет!

Я отошёл от окна и сел на пол. Без толку. Всё это без толку и никакой пользы не принесёт. Сколько раз уже пробовал — и ничего. Да и вообще, мне бы домашку по алгебре сделать, а не на звёзды глядеть. К рюкзаку я за весь вечер так и не прикоснулся. После ужина улёгся на кровать и пролежал так несколько часов, пока не замёрз и не укутался в одеяло. А ведь к завтрашнему дню мне нужно было решить пять упражнений по алгебре, с которой я никак не мог совладать.

Да и разве можно сосредоточиться на какой-то алгебре, когда со всех сторон мощным прессом давит неизвестность будущего и необходимость скорого выбора университета? Моё внимание жаждало чего-то другого, чего-то, непонятного мне самому. Однако при этом я даже не мог просто взять и расслабиться за игрой в компьютер. Всё время тревожило чувство вины и напряжения. Оно словно стояло позади меня с тяжёлой дубиной, на которой была высечена надпись «Ликбез», и грозно мне приговаривала: «Готовься к экзаменам, бездарь!»

Но ведь верно, не успею опомниться, как подоспеют летние выпускные экзамены. И со всех сторон будут доноситься возгласы выпускников: «Прощай, школа!» А потом — новая глава в жизни. Университет.

Вот только какую профессию выбрать, я понятия не имел. Моему интересу к астрономии противостояла леность в освоении математики, а ведь эти науки были тесно связаны меж собой. Имелся у меня в мыслях один университет, но я глубоко сомневался, что у меня хватит мозгов поступить туда. Находился он в другом, очень далёком городе. Городе, о котором я так долго мечтал. В который хотел уехать жить навсегда… Однако нередко такие вольные мечты обрубала одна простая мысль: вот же она моя жизнь — здесь. Кто меня ждёт в чужом городе?..

Но я понимал, что пора взрослеть. Не смогу же я всегда жить с родителями. К тому же та неразбериха, что между ними происходила, ещё больше мотивировала их покинуть. И, наверное, чем раньше, тем лучше. Я был уверен, что если задержусь у них ещё на несколько лет, то навсегда застряну в этой безвылазной паутине и уже ни за что не смогу от них отдалиться.

Родители и не догадывались, что я запланировал уехать. Моя обёртка не соответствовала начинке. Снаружи я был тихим, ни с кем особо не делился мыслями, как будто у меня их и вовсе не было. Однако где-то внутри меня постоянно извергались вулканы, жгучая лава которых не находила своего выхода. Внешняя пленка искусственного спокойствия сдерживала этот горячий поток, что напирал изнутри, но я не знал, насколько её ещё хватит.

Порой эти нескончаемые мысли о будущем изнуряли настолько, что хотелось всё бросить и бежать куда-нибудь немедля, пусть ещё даже не окончена школа. Бежать без оглядки. Пока не выдохнусь и не упаду от бессилия. Пока не пойму, что убежал достаточно далеко от всех и вся. Пока не останусь совсем один, чтобы можно было, наконец, подумать и понять: «А что же мне, чёрт подери, в этой жизни вообще нужно?»

Глава II

Будущая версия меня, или Звёздных дел мастер

…Город пробуждался от ночной спячки и приходил в себя. Поползли первые утренние тени от ранних прохожих, на которых ложился свет витрин магазинов и обветренных фонарей. Город медленно открывал свои сонные глаза. Где-то шумно проехала снегоуборочная машина, с охватившим её огромную решётку радиатора тонким слоем льда. Дворники ни свет ни заря уже на ногах: пестрят лопатами туда-сюда, туда-сюда, разбрасывая снег с тротуаров и обрывая длинными деревянными палками сосульки с краев крыш невысоких домов. Тёмными фигурами передвигались к остановке полусонные прохожие. Вот поехал очередной трамвай в свой утренний рейс: окна покрыты изморозью, лишь два «глаза» пронизывают утреннюю тьму, освещая мертвенные лица людей.