Сучья кровь

И тут же он оживился. Возле дверей, через несколько сидений, на полу автобуса лежала книжка, которая, видимо, выпала из её сумочки. Выпала случайно, когда она столкнулась на выходе с пьяным мужиком.

Из комнаты раздавались крики неясного генеза — то ли кому-то было страшно, то ли хорошо, то ли кто-то тренировался петь. Трудно было сказать даже — Ксен это или Наташа. Женя разулся, повесил куртку, зашёл в кухню и достал сигарету. Пару минут смотрел на неё, соображал. Потом, как всегда, подумал: ай, ещё чуть-чуть, и брошу курить, но сейчас, чёрт с ним, покурю.

И закурил.

— Вот у меня пися, такая она длинная, и что же мне с ней делать?! — раздался отчаянный возглас Ксена из комнаты. Загремело битое стекло, что-то с грохотом рухнуло на пол. Женя поморщился и затянулся. На кухне всё было так же, как утром, когда он ушёл — полная раковина немытой посуды, грязный стол, люстра, в которой работала только одна лампочка из трёх, и жутко усталая от жизни Рута — лохматая беспородная псина. Рута валялась под столом, накрыв лапами голову; почуяв Женю, она поднялась и грустно на него посмотрела.

— Не покормили тебя опять? Кушать? — поинтересовался Женя. Рута заскулила и лизнула Женю в руку. Почему-то, собаки, они всегда так — чем хуже условия жизни, тем умнее и добрее становятся…

Женя открыл полку, достал банку собачьей еды — но она была пустая. Порылся в холодильнике — нашёл только три десятка яиц, расставленных по всей дверце, и кастрюлю позавчерашнего супа, который уже изрядно подпортился. Открыл свой рюкзак — там была пачка чипсов.

— Будешь чипсы? — спросил он Руту. Рута ещё раз заскулила и указала мордой на свою миску. В миске Руты Женя обнаружил ещё одну банку собачьей еды — полную, неоткрытую. Банка в миске, надо ж было додуматься…

— Долбо…ы, — покачал он головой. Кое-как отыскав открывашку (она почему-то валялась вместе с лопаткой для обуви и платяной щёткой в коридоре), Женя открыл банку и наложил Руте еды. Рута лизнула ему руку в знак благодарности и принялась кушать. Женя взялся за сигарету. Сигарете без него было скучно и одиноко: она наполовину стлела равномерной белой массой.

— Шшшшшш… — слышалось из комнаты. — Шшшшшш… Посмотри, какой у меня богатый внутренний мир, Ксен! Шшшшшш… Посмотри, видишь? Видишь?

Женя приоткрыл дверь — Наташа высовывалась из шкафа и шипела, «Шшшшшш», а Ксен наблюдал за ней, спрятавшись под стол.

— Я показываю, ты видишь, чувствуешь, что я хочу показать, какой у меня богатый внутренний мир? Шшшшшш… — и она спряталась в шкаф. Ксен схватил молоток со стола, и бросил в дверь.

— Эй! — крикнул он. — Эй!

Женя решил, что к этим двоим пока лучше не соваться.

Книжка, которую оставила девочка-вишенка в автобусе, оказалась учебником, но не школьным, а из тех, по которым учатся в университете. Ситуацию, однако же, этот учебник не прояснял. Он назывался «Физическая химия для биологов». Вот и думай. Физика, химия, биология?

Открыв на случайной странице где-то в середине, Женя прочитал: «Константы диссоциации, указанные на схеме, представляют собой константы, характеризующие ионизацию каждой из групп, в отличие от экспериментально определяемых констант, относящихся к двум стадиям титрирования кислоты…» — и захлопнул книгу. Не сегодня.

— Он всё сломал! Он ничего не понимает! — послышался из комнаты крик Наташи. — Он ничегошеньки не понимает…

Покачав головой, словно бы в упрёк этим двоим, Женя осторожно улёгся на кухонном диванчике и, дотянувшись ногой до выключателя, щёлкнул по нему пяткой. Через минуту он почувствовал рядом запах псины — Рута улеглась спать на свой матрасик.

— Эвакуация! — кричали из-за стены. — Эвакуация!

— Шшшшшшш! Проанализируй, мой любовник! Моя машина секса… Шшшшш… Смотри и запоминай это… Шшшшшшш…. Я хочу, чтобы ты оценил, какой у меня богатый внутренний мир…

Родители Ксена уехали за границу работать. В разное время и по разным причинам. Сначала уехала мать; это произошло, когда совок ещё только-только развалился, а Ксен был совсем маленький, ничего не соображал, и звали его Артур. Вслед за расползавшимися в разные стороны и менявшими политическую ориентацию бывшими странами совка родители Ксена тоже решили прекратить совместное существование и развелись. Было много битой посуды, криков, травм, слёз, документов, и спрашивали, с кем хочет остаться Артур. Ксен честно ответил, что лучше с бабушкой, потому что она пирожки печёт со шпеком.

Его оставили с отцом, а мать в отчаянии уехала за границу собирать клубнику на бескрайней целине туманного альбиона. Или блядовать по барам. Отец рассказывал Ксену, что его мать там сейчас напивается с иностранными мужиками в заграничных барах и флиртует с ними; за это ей платит начальник бара. Охмурив тамошнего культурно отдыхающего бизнесмена-банкира-бандита, мать тыкает пальчиком, увешанным золотыми кольцами, в самые дорогие напитки из меню, и он их покупает. А потом — за это начальник бара ей уже не платит — она поднимается с ними куда-то «наверх» и занимается какими-то «непотребствами». Маленький Ксен, по правде говоря, мало понимал из рассказов отца — чувствовал только, что они пропитаны злобой, взрослыми делами и деньгами. Сама мать два раза в год — на день рождения и на Рождество, исправно присылала Ксену открытки и деньги. Деньги отец забирал и складывал на какой-то счёт, а открытки перечитывал сам и только потом давал Ксену. Мать писала, что работает на полях, клубнику собирает, и понемногу обустраивается. Писала, что скучает.

А потом уехал и отец. То ли его фирма открыла филиал за границей, то ли ему посулили там что-то, то ли здесь, на родине, уже ловить было нечего, но факт — решил свалить. Это было однажды утром — отец сидел с газетой и пил апельсиновый сок, а Ксен с опохмела сонно полз по лестнице со второго этажа на первый.

— Знаешь, Артур, — сказал отец, расслышав его шаги. — Ты взрослый почти, тебе без двух месяцев восемнадцать, поэтому я с тобой как с мужиком поговорю.

Ксен рухнул в кухню и отвалился на газовую плиту.

— Голова болит, — сказал он.

— А ты всё равно послушай. Я за границу хочу ехать.

— А я не хочу.

— Ну тогда вот что. Дом я этот продам, а тебе куплю квартирку. Однокомнатную. Пока учиться будешь, буду деньги присылать. Забросишь учёбу — пеняй на себя. А пить-не пить, это ты сам решай, как тебе лучше.

На этом отец закрыл газету и ушёл.

— Голова-то как болит, — пробормотал Ксен. — Голова…

— У меня бы тоже болела, — отозвался Женя. Ногам было тепло, и вставать не хотелось — на них спала устроившаяся там ночью Рута, большая добрая мамка-грелка. — Хуле, так буянить… Чего вы там вчера так брутально заюзали?

— Фунги.

— Что?

— Фунги. Псилорубы.

— Ааа, грибы.

Наркоманы все до единого параноидальны. Наркоманы уверены, что телефонные разговоры прослушиваются, переписки в интернете прочитываются. Поэтому они говорят «хлеб» вместо «гашиш», «гербарий» вместо «трава», «почта» вместо «ЛСД», ну и грибы — тут много синонимов. Шрумзы, фунги, псилорубы, псилоцибы… Мало ли, ещё какие слова в ходу у разных наркоманов.

— Голова…

Ксен стоял у раковины и покачивался, словно надеялся найти некий магический ритм, избавляющий от головных болей. Включил холодную воду и опустил голову под струю. Стрижку он носил короткую, почти что налысо, с каким-то иероглифом, выбритым чуть выше правого виска; волосы намокли сразу, и вода слегка остудила мозг.

— Как Наташа?

— Я её привязал к кровати, чтобы не мутила, — отозвался из-под крана Ксен.

— Не мутила — что?

— Она хотела меня убить.

— Серьёзно, что ли?

— Не знаю. Может, приглючилось… Какая разница…

Женя вытащил ноги из-под Руты, слез с диванчика и пошёл в комнату.

Там было страшно.

Следы вчерашнего смотрели изо всех углов. Вещи, разбросанные в хаосе — словно кто-то пытался использовать их как элементы конструктора или мозаики, но не учёл, что они из разных наборов. Компьютер, накрытый покрывалом, сверху украшала подушка; из-под этой конструкции сдавленно слышалась странная музыка. Жене подумалось, что они не осилили по-другому остановить звук из колонок. Кресло лежало на боку, одна ножка у него была разломана в деревянное крошево, просто щепки и труха; рядом на полу — молоток. На стене висел лист бумаги большого формата, на котором красовался заголовок «мир» и какая-то закорючка в углу — синим фломастером, подпись «это гениально» — красным цветом, и другим почерком. Поверх всего этого карандашом было написано «Что это у меня во рту?» Лист был прибит тремя гвоздями — два сверху в углах, а один — в самом центре. Привязанная верёвками к спинке кровати Наташа мирно спала. До груди она была прикрыта одеялом. Волосы у Наташи были кошмарно растрёпаны, тушь и помада — размазаны, на щеке — кровавая царапина. При этом она всё же как-то умудрялась сохранять ангельское выражение лица.