Сказки Серого Волка

III

Ты вышел на улицу, и солнце будто ослепило тебя…

Ты словно впервые увидел свой город. Свой старый город с маленькими, вымощенными зеленоватым булыжником площадями, с древними, всегда такими строгими, а сегодня, будто расцвеченными изнутри, башенками, с радужными веерами мостиков между ними.

Оконные стекла слепили солнечными зайчиками, разливались радугой спектра, но желтое и оранжевое было самым сильным, и каждое окно было маленьким солнцем.

Солнце было везде. Барахталось в лужах вместе с воробьями, тинькало капельками об асфальт, срываясь с сосулек, и в каждой сосульке тоже было солнце, озорное, заставляющее улыбаться, щекочущее нос. С каждым шагом ты освобождался от чего-то серого, нудного, живущего по правилам, что еще вчера, еще сегодня утром было тобой. Это серое и правильное съеживалось, превращалось в маленький комочек, который метался внутри тебя, пытаясь вырваться из кольца солнечных лучей, еще пробовал наставлять тебя на истинный путь, верный, испытанный, утоптанный ногами миллионов автоматов путь. Только ни черта у него не получалось… Ты топал, где прямо по лужам, где по мокрому снегу, своей, тебе лишь ведомой тропкой, и ощущение, что в кои веки ты, наконец, что-то делаешь так как нужно, крепло и крепло в тебе. И тогда серый комочек твоей души выбился из сил, устал метаться, забился куда-то, затих, сделал вид, что совсем ушел, и лишь слабая пульсация выдавала его.

С каждым шагом город все больше входил в тебя, со всеми своими бульварами, арками, проходными дворами, скверами, или, может быть это ты растворялся в его бульварах, его улицах и площадях, и ты то парил над ним, превращаясь во флюгер или в спутниковую антенну, то шлепал по лужам, поднимая фонтаны брызг, и никак не мог понять, как можно было жить в этом удивительном мире и ничего не видеть вокруг.

Ты шел по городу, и твоя сказка торопилась тебе навстречу. К Детской вы подошли одновременно, только с разных сторон. Путаясь в кукольных лабиринтах, обходя карусели, вы спешили друг к другу и вдруг встретились почти в самом центре, где между рассохшейся деревянной горкой и уложенной на землю двухместной ракетой стояли две куклы: прекрасная смуглая Снегурочка с черной косой и мрачный, изготовившийся к прыжку пес у ее ног.

IV

Бывает ли любовь с первого взгляда или это красивая выдумка? …Чтобы сразу оборвалось сердце и принялось скакать в груди, как сумасшедшее — это ОНА! Чтобы дыхание свело в груди, и ты просто-напросто забыл, что нужно дышать — ведь это ОНА! Чтобы сделались ватными ноги, а руки непослушными — это ОНА! Чтобы… чтобы все, что есть в тебе, даже дурацкая селезенка вопили, кричали, хрипели — это ОНА, это ОНА!

Бывает так или нет?

Может быть, надо долго быть рядом с человеком, часто разговаривать с ним, много думать о нем, писать ему стихи, чтобы потом вдруг сказать себе — да, это ОНА…

Как это бывает? И какая любовь станет настоящей? Обдуманная, прикинутая, проверенная или неожиданная, невероятная, нежданная?

Кто его знает! Любовь — материя тонкая и готовых рецептов не приемлет…

У тебя и сердце оборвалось, и дыхание остановилось, и сигарета выпала из непослушных пальцев, и даже селезенка завопила изо всех сил, что это ОНА, именно ОНА, и никто, никогда, ни в каких временах и пространствах ЕЮ для тебя уже не станет!

Ты осторожно погладил пса и улыбнулся Снегурочке. Твоя сказка радостно взвизгнула и нырнула в твои глаза, и тогда вдруг Снегурочка улыбнулась тебе в ответ. Так вы и улыбались друг другу, а потом ты осторожно прикоснулся кончиками пальцев к ее руке, и оказалось, что рука уже не холодная, восковая, а теплая, живая. Рука даже не ожившей Снегурочки, а просто девушки, привыкшей трудиться, со светло-голубыми жилками по кисти и длинными пальцами.

Наверное, это была любовь, пусть и с первого взгляда, потому что только любовь может превратить в человека заводную игрушку и растопить ледяное сердце Снегурочки.

Так или иначе, но эти два часа вы снова были людьми. И ты, вроде бы человек до самого кончика шнурков на ботинках, в принципе, впервые за многие голы был им, а что же говорить о Снегурочке, которая сто лет стояла здесь одна, смотрела на людей невидящими глазами, и сердце которой ни разу не дрогнуло за все эти сто лет.

Впрочем, в такой прекрасный весенний день могло произойти, что угодно. Ведь даже пес, казалось, ожил, нетерпеливо переминался на месте, ворочая тяжелой головой, следя пронзительным взглядом за каждым вашим шагом.

А вы гуляли по детской площадке, говорили о чем-то и все никак не могли наговориться. И вроде сначала это были какие-то милые пустяки, но все тревожней и тревожней они становились, и будто уже не слова звучали, а тяжелые капли расплавленного свинца падали тебе на сердце. И оказалось вдруг, что надо бежать, спешить изо всех сил, спешить, чтобы спасти, успеть до заката солнца, пока не придут из ночи, те кого не остановить.

Ты довел Снегурочку …нет, Машеньку до невысокой площадки, и она замерла в ставшей за сто лет привычной позе, погладил ее по черной, сбившейся на плечо косе, на всякий случай погрозил псу кулаком и побежал.

V

Как ты бежал!

Черт возьми, как ты бежал!

Не разбирая дороги, вздымая за собой каскады брызг, прямо по грязи, мокрому слякотному снегу, по лужам, заставляя шарахаться редких прохожих, сжимая в руке темного стекла склянку.

Эта склянка действительно там была! Значит и все остальное, что Машенька успела рассказать, тоже правда, и если ты не успеешь…

И ты сдирал с плеч новенький пуховик, небесно-голубую «аляску», кидал в грязь, туда же душный свитер, стесняющий дыхание, и несся вслед за угасающим солнцем, рассекая воздух голой грудью.

Успеть, лишь бы успеть!

Ведь должен был успеть, должен, ты же все рассчитал, даже то, что будет время заскочить в магазин, купить что-нибудь: холодильник дома пуст, а ведь Машеньку надо будет обязательно накормить, она же, наверное, все эти сто лет ничего не ела!

Но тогда почему солнце угасает так быстро! Солнце, которого было так много днем, которое, казалось, будет вечно, почему оно уходит!

Остановись!

Стой, проклятое! Стой!!!

Солнце погасло, когда ты пересекал Вертикальную. Ты завернул за угол и оказался на Детской. Тьма обволакивала ее. Ты мчался, натыкаясь на фигуры, и кричал что-то, и слезы сами сбегали по твоему залепленному грязью лицу.

Снегурочки не было. Там, где стояла она, было что-то страшное.

Какие-то тряпки на земле… Наверное, шубка… Ржавый проволочный остов… Опилки… Целое море опилок вокруг… Свежих, будто только что из под пилы… Будто не было им сотни лет… Она даже не была восковой… Что-то черное под ногами.

Ты нагнулся и взял косу в руки. Пакля…

Вот тогда ты все понял.

Ты отшатнулся от этих страшных останков, споткнулся обо что-то, упал. На земле лежал пес. Изогнувшись в мягкий лохматый калачик, он разодрал себе брюхо мощными клыками, и оттуда тоже сыпались опилки.

Нет, — прошептал ты, пятясь от того, что стало эпилогом этой страшной любви. — Нет. Так не может быть…