Политика

И Нана кивнула в ответ — безмолвно, безнадежно, умоляя. Моше ничего не оставалось, как подвинуться повыше, и его яички повисли между сплющенных грудей Наны.

Моше оседлал Нанин живот, согнув ноги по обе стороны ее грудной клетки с выступающими ребрами. Про себя он нервно хихикал. Он говорил себе, как важно оставаться невозмутимым. Он посмотрел на свой член. Член был красного цвета.

Нана смотрела на пурпурный член Моше. Она размышляла о том, что смерть так грустна.

Моше начал мастурбировать. Нана не могла оторвать глаз. Она глядела на его член. Моше смотрел на Нану, а она смотрела на его член. Член стал понемногу обмякать. Его добивал абсент. Но Моше не останавливался. Он пытался продолжать.

Потому что стоит только кончить — и все будет хорошо. Стоит только кончить, и двадцать четвертый половой акт Наны и Моше наконец закончится.

6

Мне жаль Нану и Моше. Наслаждаться сексом не так-то просто. Очень многие несчастливы в сексе. Трудности с сексом испытывают даже знаменитости, и даже кинозвезды. Грета Гарбо находила секс трудным.

“Чтобы описать мое отношение к сексу, — говорила Грета, — хватит одного слова: смущение”.

Не думаю, что могла бы долгое время жить с мужчиной или женщиной. Мужчины и женщины привлекают меня, но когда дело доходит до постели, я боюсь. В любой ситуации мне нужна долгая стимуляция, прежде чем я смогу отдаться силам страсти и похоти. Но главное — это смущение, и до того, и после.

И вот почему Грета смущалась. Она не была в точности уверена, какой секс ей нужен. Она не знала, хочет она мальчика или девочку.

Много раз я мечтала о зрелом, опытном мужчине, обладающем энергией мальчика и изысканным обращением взрослого. Как это ни странно, я также мечтала о женщинах, годящихся мне в матери, которые могли бы стать идеальными любовницами. Эти мечты накладывались друг на друга. Иногда преобладал элемент мужественности, иногда женственности. Временами я даже не могла понять, какой. Я представляла женское тело с мужскими органами, или мужское с женскими. Эти картины, смешивавшиеся в моем сознании, иногда приносили мне удовольствие, но чаще боль.

Я вовсе не имею в виду, что причиной сексуальных проблем Наны была мучившая ее бисексуальность. И я не утверждаю, что Нана — это Грета Гарбо. Меня совершенно не интересуют объяснения Греты Гарбо сами по себе. Что интересно, так это суждение Греты о том, что объяснения в принципе возможны. Сколько утешения может принести мысль о том, что неприязнь к сексу можно объяснить. Человеку свойственно бояться показаться ненормальным. А рациональные объяснения позволяют считать себя нормальным. Но мне кажется, что таких объяснений может и не существовать в принципе. Мне кажется, что это — тоже норма.

7

В этой главе две части. Это неравные части. Первая часть была нерадостной. В ней описывалась неловкая, затруднительная ситуация. А вторая часть короче и радостней. Это пасторальная сцена. Созерцание мира животных.

Нана с Папой были в зоосаде. Какое-то существо вопило или ныло. Ныло-вопило. Возможно, подумал настроенный на удовольствия Папа, это ныло-вопит потрепанный лев, уткнувшийся в свою лохань с водой и обрывками салата-латука, а может — скорее всего — какое-то совсем другое животное.

Папа довольно плохо разбирался в животном царстве.

Скорее всего, кому-то стало плохо, подумал он. Он скептически взглянул на пантеру и попытался решить, какого она цвета. Лавандового, цвета гелиотропа, пурпурного, бордового, цвета темной сливы, шоколадного? Может быть, даже табачного, подумал он.

А Нана обожала животных. Она любила их невозмутимость. Их уверенность в себе. В животных не было зла.

— Ой, смотри, обезьяна, — хихикнула Нана, — обезьяна!

— Она себя дрочит, — заметил Папа.

— Знаешь, за что я люблю животных? — спросила Нана. — За то, что они не умеют разговаривать.

— М-м-м, — сказал Папа.

— Как ты думаешь, — спросила Нана, — если бы у зверей была более питательная еда, им было бы лучше? Ну, у них бы тогда оставалось больше времени играть и думать…

— Ой, — сказала Нана, — прости, конечно же, это глупо.

Они пошатались по зоопарку. Они разгуливали среди клеток и смотрели на белых медведей и пингвинов. У Наны открылось пристрастие к фисташковому мороженому. Они купили Папе фисташкового мороженого.

Нана рассказала Папе про свое последнее открытие: Эльзу Скиапарелли.

Вряд ли вы знаете, кто такая Эльза Скиапарелли. Про нее никто ничего не знает. Кроме Наны. Такая уж девушка была Нана.

Эльза Скиапарелли, сказала Нана, была модельером-сюрреалистом. Она ненавидела буржуазную страсть к украшательству. Она так ненавидела буржуазный вкус, что сделала черный джемпер с белым шарфиком, завязанным бабочкой. Шарфик составлял с джемпером одно целое. Он был подделкой. Поддельный шарфик был символом. Он выражал буржуазную фальшь.

— Честно говоря, я этого не понимаю, — сказала Нана. — Как-то это, ну.

И тут зазвонил ее телефон. Это был Моше. Нана беззвучно прошептала Папе, что это Моше. Папа улыбнулся.

Эта сцена вся состоит из улыбок. Улыбка — ее лейтмотив. Очень похоже на заговор, подумала Нана.

— Привет-привет, — сказала она.

Слон в соседнем загоне заныло-вопил.

— Явзаапарке, — сказала Нана.

— Была, да, говорю же, — сказала она.

— В колледже, — сказала она.

— Нет, никто, — сказала она.

— Раньше никто, — сказала она.

— Моше, Моше! — сказала она.

— А ты што щас делаешь? — спросила она.

— Угу, угу, — сказала она.

— Нет, я в этом, ну, — сказала она.

Она улыбнулась и сказала:

— Да, да, буду. Позвони мне, да. Пока.

Говоря все это, Нана правой рукой подхватила свою сумочку, порылась в ней, достала блеск для губ, медленно открутила крышку кончиками пальцев левой руки, и намазала его на губы. Потом все повторилось в обратном порядке.

— Ладно, — сказала она и посмотрела на Папу. И спрятала телефон в сумочку.

— Это Моше, — сказала Нана.

— Я понял, — сказал Папа.

И они улыбнулись.

6. Они любят

1

Потом случилось вот что. Они были в "Клинике" на Джерард-стрит, в центре Чайнатауна. Они — то есть Моше, Нана и Анджали. Правда, Моше смылся вниз, к бару. И Нана осталась с Анджали. Они не смотрели друг на друга. Они покачивались под музыку, сонно, плавно. А внизу, у бара, Моше толкнула какая-то девушка. Он закрывал ей экран. На экране показывали рекламу. Девушка сказала, что она, кажется, должна быть в этой рекламе. Моше извинился и отодвинулся.

А в это время наверху, на танцполе, Анджали придвинулась поближе к Нане.

— Он как, ниче? Все намана? — спросила она. Ей пришлось вытянуть шею вверх и почти прижаться губами к аккуратным завиткам рядом с ухом Наны, дыша ей в розовую мочку.

— Че?

Анджали пришлось повторить свое движение и вопрос.

— А, да, — сказала Нана, — все в порядке. У него животик бобо.

— Что у него? — переспросила Анджали.

— Животик болит, — сказала Нана. — Пошел в уборную, наверно.

Анджали успокоенно кивнула.

Но Моше был не в уборной. Пока они разговаривали, он вновь прокрался наверх. Он бродил вокруг темной шумной толпы, делая вид, что кого-то ищет. Понятно, что никого он не искал. Он наблюдал за двумя своими ближайшими подругами. Но притворяться бесцельно бродящим было нелегко. Мешали случайные столкновения с незнакомцами, которые резко на него оборачивались, и Моше внутренне съеживался и извинялся. Это было вроде балета. А Моше вроде как танцевал сольную партию. Он распахивал свои большие глаза и сконфуженно разводил руками.

Балет давался Моше нелегко. Он решил спуститься обратно в бар.

Однако прежде чем он успел спуститься по узкой влажной лестнице со скользкими стальными планками на краю каждой ступеньки, ему встретилась парочка девушек, таких красивых и юных, прыгавших вверх в трипхоповом ритме, не замечая нашего героя. Моше пришлось ретироваться, взбираясь спиной вперед, так было проще, и протискиваясь мимо туалета. Ему хотелось одиночества, свежего воздуха, да чего угодно, только не того, что было вокруг. Моше пробрался на балкон. Балкон был украшен черными коваными загогулинами и цветочками, пол замощен узкими ромбиками. Две девочки и мальчик, язвительный купидон и его ангельская свита, передавали друг другу косячок.