Как сделать птицу

Мне конец, мне конец. Эти слова словно когтями впились в тишину комнаты.

— Все будет хорошо, — сказал Бенджамин. Это мы должны были ему это сказать.

— Ну да, — кивнул Эдди.

Я молчала. Не знаю почему. Я слишком напряженно думала. И я боялась сказать что-нибудь неподобающее. Поэтому я прикусила язык и стала думать о некогда столь горделивых, старых, в перчинках темных пятнышек, руках Бенджамина, о том, как эти руки сжимали поднесенную к лицу книгу в твердой обложке. Биографии, он читал одни биографии. Он любил только подлинные вещи.

Бенджамин смотрел на нас обоих, его взгляд быстро порхал от меня к Эдди и обратно. Я подумала, что, может быть, никогда больше его не увижу, и заплакала от этой мысли. Но это было нормально, потому что и у Эдди по носу катились слезы. А увидеть Эдди плачущим доводилось немногим.

— А ты уже прочла ту книгу, Манон? — спросил Бенджамин. Я о ней забыла. Конечно же это была биография, книга в твердом переплете. Описание жизни одной женщины, и он думал, что она мне понравится. На фотографиях, помещенных в книге, женщина выглядела как рядовая домохозяйка по имени Джейн. А я не собиралась становиться домохозяйкой, поэтому сунула книгу на книжную полку и забыла о ней.

— Пока нет. Но обязательно прочту, — пообещала я, искренне намереваясь это сделать.

— Вы не принесете мне коки? — попросил Бенджамин.

— Кока-колы? — уточнил Эдди.

— Да, — кивнул он, или же это просто его подбородок опустился вниз, прижимаясь к шее.

— Хорошо.

Когда мы покидали комнату, я слышала его хромающее старческое дыхание, воздух, проходящий сквозь препятствия на пути внутрь и наружу. Я выбежала из дома и засела в канаве.

Бенджамин умер на следующее утро, на руках у Айви. Он хотел, чтобы это произошло именно так.

В тот вечер мы с Эдди забрались на крышу нашего дома. Эдди полез туда, чтобы выкурить сигарету. А я хотела там просто посидеть и посмотреть на небо. В небе зависло огромное неподвижное облако. Казалось, будто секунду назад что-то остановилось: какое-то поступательное движение жизни. Все разговоры, всполохи голосов, вопросы и высказывания, нарушающие тишину, вдруг на мгновение были словно поглощены этой огромной завесой темноты, которая истекала из облака. На какое-то мгновение даже образ Рут Уорлок покинул мое сознание. Меня покинуло все. Остался только темный небесный занавес, отделивший нас от всего остального — чем бы это остальное ни было. Эдди вытащил изо рта сигарету.

— Ты думаешь о Бенджамине? — спросил он.

— Нет.

— И я нет.

А потом облако ушло, и стало очень холодно. Я вернулась в дом и откопала книгу о домохозяйке по имени Джейн. Но не стала ее читать, а только вдохнула ее запах.

Глава тринадцатая

Улица Хоуп-стрит спускалась вниз по холму. Она была длинной и узкой, по обеим сторонам стояли старые, обшитые сайдингом здания. Мне почти не приходилось крутить педали, я просто сидела и смотрела на проплывавшие мимо строения. Хорошие дома, думала я, и люди в них, наверное, живут хорошие. «Сирил джуэл хаус» находился в конце улицы, на ее крутом повороте. Неподалеку было шоссе, но его закрывали изогнутые бетонные стены, поглощавшие шум. Фактически это был тупик, а прямо напротив стоял заброшенный лесопильный завод с зияющими черными провалами окон и огромными металлическими вертушками во входных дверях. «Сирил джуэл хаус» вовсе не был старинным домом красного цвета, стоящим на продуваемом всеми ветрами холме, как я это себе представляла. Это был побитый временем, обложенный кирпичом дом с неким подобием засаженного кустарником садика, примостившийся на повороте уходившей вниз дороги, между шоссе Тулламарин и «Производством лесоматериалов Лейси». Местечко в стиле «дороги дальше нет».

Когда я запирала на замочек свой велосипед, я услышала завывание, доносившееся из какого-то окна. Сначала мне показалось, что это стонет голодный кот, выпрашивая себе обед, но, прислушавшись, разобрала отдельные слова. Одно слово повторялось снова и снова. Чье-то имя. Это был очень личный плач, и я смутилась. Я поняла, что не имела права прислушиваться.

Внутри, прямо напротив двери, располагалась внушительных размеров стойка. Справа была очень большая открытая комната. По периметру комнаты, лицом к ее центру, сидели обитатели заведения. Женщина в лиловом стеганом халате сидела в инвалидном кресле у самого входа. Она не была ни внутри комнаты, ни снаружи, она застыла в нерешительности на самой границе, как будто хотела просто понаблюдать за всем происходящим с безопасного расстояния. У стойки, опираясь на нее, стояла большая женщина-полинезийка. Она разговаривала с другой женщиной, которая, подбоченясь, заносила руку со шваброй над ведром. Мужчина прошел мимо них и сунул конфетку в рот женщине в лиловом, и большая женщина прервала разговор, чтобы окликнуть его: «Уже хватит, мистер Борджелло. Дороти уже хватит. Больше не надо».

Похоже, мистера Борджелло очень позабавило это замечание. Он захихикал, поднял плечи и, шаркая, побрел в глубину комнаты.

Это было практически единственным движением во всей комнате, хотя в ней было немало народу. Там все были очень старыми: они были рассажены по обернутым мягкой тканью виниловым креслам, которые складывались, клонились на сторону, разъезжались, напоминая маленькие самолетики. Все это было похоже на очень усталую карнавальную процессию. Многие, похоже, спали. Другие смотрели на все так, словно их глаза были лишь слегка приоткрытыми окнами. Я уставилась на седовласого мужчину в углу, который возился с составной картинкой-головоломкой. Он медленно брал каждый ее кусочек и долго рассматривал, крутя его по-всякому в руках. Он был настолько сосредоточен на этом занятии, что было ясно: никакая посторонняя мысль и никакое, даже малейшее, сомнение ему просто неведомы. Я пожалела, что такая сосредоточенность мне недоступна. Рядом с ним слегка сползала с кресла бледно-розовая женщина, чья склоненная голова делала ее похожей на увядающий гибискус.

— Я могу вам помочь? — обратилась ко мне большая женщина. Она только что застукала меня глазеющей на стариков так, будто они были участниками прямой трансляции шоу, посвященного стоящим на пороге смерти.

— Я приехала повидаться с Айви Кларксон.

— Ах вот как. Вы ведь ее родственница, да?

— Она моя бабушка. Но я очень давно с ней не виделась. Я живу далеко от города.

Я чувствовала, что обязана дать хоть какие-то объяснения. Она, наверное, думала, что мы — жуткая компашка, потому что мы оставили Айви в доме престарелых и никогда ее не навещали. В этом была виновата мама. Она не любила, когда мы встречались с Айви. Она говорила, что Айви нас балует.

— Не волнуйтесь. У Айви на полочке стоят фотографии, ваши и вашего брата, вы на них помладше, чем сейчас. Она будет счастлива вас видеть. Она всегда рассказывает про вас и Эдди. Думаю, она сейчас в своей комнате. Я провожу вас.

Мы пошли по коридору. Полы были покрыты серым линолеумом, воняло мочой и хлоркой. Я начала волноваться. Окажется ли Айви такой же старой и опустошенной, как эти люди? Мы прошли мимо комнаты, из которой доносилось завывание. Я увидела очень старую женщину, которая лежала поверх застеленной узкой кровати, на боку и как-то скорчившись, точно розоватая ракушка, поставленная на ребро. Она продолжала завывать, как испорченная пластинка, застрявшая на одном месте. Когда мы проходили мимо, моя провожатая поздоровалась с ней на ходу.

— Что она говорит? — спросила я, хотя теперь уже совершенно четко слышала ее стенания: боль, боль, боль.

— Она все время так делает. Иногда выкрикивает: «Я проклята, я проклята» — или еще как-нибудь жалуется. Смотрите, здесь у них парикмахерская. — Большой смуглой рукой она быстро распахнула дверь, и моим глазам предстала похожая на тюремную камеру комната, в которой были только раковина и стул. — Парикмахер приходит каждый месяц, можно сделать перманентную завивку или покрасить волосы. А вот и комната Айви. — Она тихонько постучалась, а затем толкнула дверь со словами: — Смотри, Айви, к тебе пришли.