Несчастье на поводке

— Вы действительно не читаете, не слушаете музыку? — продолжала судья.

Кэти сторонилась музыки, равно как и других источников эмоций. Она бы не хотела испытать боль, разочарование ради чего-то не существующего. Она считает, что вызывать чувства впустую не хорошо потому, что нечем будет защититься в момент реального несчастья. Она не хочет ни развлекаться, ни веселиться. Стремится заниматься только конструктивными делами, которые придают сил — теряется, ищет в глазах судьи помощь, которой нет, — спорт, например, — она считает, что спорт — занятие, основанное на консенсусе, или природа — природа — это хорошо, с этим никто не поспорит, даже судья. Или…

Адвокат попросил, чтобы допрос был завершен, тем более что таковым давно уже не являлся. Все с самого начала плохо сложилось для Кэти, нужно было срочно что-то предпринять. В коридоре он подождал, пока судья выйдет из кабинета и пошел за ней. Чересчур короткое платье и высокие каблуки. Он поймал себя на мысли, что она одевается, как в двадцать лет, как тогда, когда он поцеловал ее в кустах роз рядом с юрфаком, где он целовался со всеми однокурсницами на память.

Она ничего такая была, симпатичная брюнетка, но слишком предсказуема, боролась за правое дело, каковых было много в газетных статьях. Она также пользовалась репутацией высококультурной барышни, что отбило всякое желание пойти дальше. Она рассказывала ему тогда со слезами на глазах, как ходила на оперу «Травиата», и что у певицы был такой хрупкий голос, из-за чего смерть ее героини с самого начала была неминуемой. Она была не в его вкусе, но он знал, как такие устроены, потому что они были все одинаковые. «Cosi fan tutti!» — «Так поступают все!».

Он догнал ее будто случайно в лифте. Они спустили вместе на подземный паркинг.

— Есть люди, — сказал он ей, — которым не ведомы страсти трагедии, это — мишень для правосудия. Они барахтаются, оправдываются, врут, приспосабливаются. Все не могут быть героями, которые сражаются с мировым злом, музыкантами, которые способны проникнуть в глубь зла, судьями, адвокатами, врачами, которым удается исправить зло. Все не могут быть монашками, святыми отцами, солдатами, которые приносят себя в жертву мировому злу.

Он почувствовал, что она раздражена и не сдастся.

— Эта женщина — животное, — сказала она, наконец. — Такая чистая внешность, вся жизнь по распорядку, а за всем этим — коварный ум, который придумывает, организует, приводит в исполнение ужасающие вещи.

Они стояли на большой парковке дворца правосудия, он навсегда запомнит, на 4 уровне, стены синего цвета. Желтый глухой свет ламп и фоновая музыка вырвали их из реальности. Он чувствовал, что она искренне тронута, и, возможно, готова в порыве благородных чувств спасти обоих подсудимых. Поставить Джеффа и Кэти, и даже скорее Джеффа, чем Кэти, в один ряд с бедными афганскими детьми и чеченскими вдовами. Он представлял, как дрожит она от обиды за чеченских женщин, плачет над судьбой Травиаты, или наоборот, тронута Травиатой, и рыдает над судьбой чеченских вдов, все, явно, перепуталось в потоке сочувствия — единственной форме выражения ее чувств.

Он вдруг подумал: «Прения состоятся здесь, на проходе среди машин, под табличкой „ВЫХОД“».

Он схватил ее за плечи, приблизив к себе, но при этом сохраняя дистанцию. Обращаясь к благородной и сочувствующей девушке, вел разговор он все-таки с судьей. Со стороны могло показаться, что он собирается ее поцеловать…

— … Эти герои из реальной жизни, оказавшиеся заложниками громадного, слишком жестокого для них мира, подобно телу, приводимому в движение необъяснимым потоком сознания, не поддающимся контролю, эти судьбы в приступе эпилепсии, они вас не задевают?

Она дернула плечом и освободилась от его рук. Девушке, похоже, достались на память не лучшие впечатления о красавчике-студенте с юрфака, и судья брала ситуацию в свои руки. Она повернулась к машине, которую открыла решительным жестом с помощью электронного ключа. Будто прицелилась и стреляла с вытянутой руки. Лампочки в машине загорелись, раздался характерный звук. Судья сказала:

— Нет, меня они не трогают.

— А вот я, — ответил адвокат, — складываю оружие перед ними. Я готов встать на колени и молить о прощении.

— Оставьте ваши благородные порывы для прений, господин адвокат, вам они еще пригодятся, — сказала она, открыв дверь.

Благородные порывы… «Они не мои, они ее», — пробурчал он и, глядя, как сгибаются ее колени на водительском сидении, подумал, что у нее никогда не были красивыми ноги, вот в чем ее трагедия.

26

Всю печально известную неделю накануне трагедии Кэти возвращалась домой с ребенком в колыбельке, Оливье не было, он — в спортивном лагере, но это шокировало ее меньше, чем отсутствие Джеффа. За два месяца он обжился здесь. За два месяца она столько раз мечтала, чтобы он ушел, а теперь, оказавшись в пустом доме, почувствовала комок в горле. Отчаяние снова настигло ее как тогда, когда ее бросил дезертир Тони. «Я — одинокая женщина, брошенная женщина с маленьким ребенком на руках, я не знаю, что со мной будет дальше». Она невольно признавалась сама себе в том, что присутствие Джеффа не было столь невыносимым и возмутительным, каковым казалось ей ранее. Если абстрагироваться от ремонтного бардака, он внушал доверие, уверенность. Она соскучилась. И набирала его номер телефона.

Если он отвечал, она выдыхала с облегчением. «Где ты?», — спрашивала она. Он называл какое-нибудь место, порт, дорогу в горах, Марсель, Канны или Ницца. Она считала, как далеко он был от нее, как долго ему придется добираться сюда, если понадобится.

— Вы не спрашивали у него случайно, чем он занят? — уточнила судья.

Нет, то, чем он был занят, подразумевалось само собой, он следил за Тони, который ездил к клиентам. Но она не хотела, чтобы Джефф был слишком далеко, иначе кто будет присматривать за ней.

— Зачем за вами присматривать? Неужели ваш муж до такой степени был страшный!

Чтобы защищать ее, не оставлять одну. В свете произошедших событий, она понимает, что то ожидание лишило ее рассудка. Но в той ситуации она всего лишь хотела, чтобы Джефф знал, что она боится оставаться одна. Боится кого? Чего? Она ее спрашивает. Боится собственного отчаяния.

Если он не отвечал, она бросалась в панику. Звонила еще и еще, как будто от такого количества звонков телефон мог включиться сам по себе. Она ни с кем не разговаривала, пробовала снова и снова. В полном одиночестве и метаниях она сходила с ума. Ей не с кем было поговорить, мама в поездке, сына нет, нет ни Малу, ни жабы, ни практикантки… Никого. Тогда она звонила консьержке под предлогом, что забыла соску от бутылочки в ее комнатушке.

— Подождите, я сейчас посмотрю.

Звук телевизора, звуки жизни, людей.

— Нет, не вижу.

— Вы хорошо посмотрели на диване?

Хрип в горле, скрип двери.

— Нету ничего.

Кэти стояла в кухне еще в пальто. Ребенок спал в колыбельке с соской во рту. Тогда она вытащила соску, как затычку умывальника. «Кричи! — сказала она ему, — кричи, подай хоть какой-нибудь звук!».

Она звонила Тони. Он сбросил. Она не объявлялась раньше, думала, потом поговорят, но абонент был не доступен. Она набирала его еще и еще, билась над телефоном, как над сломанным устройством, и, наконец, услышала и разочаровалась, постепенно нервоз отступил. Оливье — вечный предлог. Узнать, не было ли от него новостей.

— У вас не возникало мысли, сказать ему, что за ним следят, и что дни его сочтены?

Нет, потому что эти звонки ее убивали. У него всегда получалось ее ранить: «Ничего срочного, тогда не отвлекай меня. Я — дома». Такими словами он выбрасывал ее на помойку, как будто она не имела права связываться с отцом своих детей, когда ей захочется. Как будто жизнь их сыновей не была важнее «дома». Какого дома? В новом микрорайоне? Она рыдала.

Оставалась только Лили. Она ей позвонила. Как всегда мужественная подруга рассыпалась в извинениях. У нее было дел по горло. Она спросила, как поживает Камиль-Анжело. Уже давно Кэти не называла ребенка по имени. Проклятие свершилось, она никак его не называла, просто ребенок. Она рассказывала только о последних днях, как будто все, что было раньше, было одно и то же. Смотрит за Камилем-Анжело — какое странное имя — консьержка. Какая прекрасная мысль! Оливье в лагере, мать в круизе. А с Тони, — спросила Лили, — что-нибудь разрешилось? Развод, — твердо сказала Кэти, как если бы решение уже было принято. Все проблемы решатся раз и навсегда по закону. Чтобы перевернуть страницу. Лили одобрила.