Аргентинское танго

в на зрителей и на двух танцовщиков, застывших друг против друга на сцене, ураган, лавину ужаса, страсти, мощи.

Это была война.

Мужчина объявил войну женщине.

Женщина объявила войне мужчине.

А за ними, за их спинами, люди объявили новую войну — людям.

И никто уже не знал, кто и кому ее объявил.

Важно только было то, что она — началась.

Новый век. Новая смерть. Тьма там, где толпа. Зачем жить, когда ты можешь быть повсюду и в любое время убитым?

Переступлен последний порог. Эту войну уже — не объявляют. Эту войну — просто ведут. Каждый миг. Каждый час. Врага нет. Вернее, он есть везде. Он подстерегает тебя всегда. И ты не можешь его подстеречь, ибо он в засаде. Ты не можешь его опознать, ибо он — такой же, как ты.

Он — это ты.

И, значит, ты убиваешь на этой войне самого себя.

Зал затаил дыхание. Зал напрягся. Люди приподнялись, высунулись из кресел, как звери высовываются из нор. Приподнялись на руках, на локтях, стараясь всмотреться в лица танцоров, стараясь заглянуть им в глаза — как они глядели в глаза друг другу. Залу стало на миг страшно, и все в зале подумали: они испепеляют глазами друг друга, может быть, сейчас их руки вскинутся, и они вцепятся друг другу в глаза, в плечи, в глотки, чтобы растерзать, задушить, уничтожить?!

И музыка, обрушившись с высоты, затихла, замерла. И только тонкая жилка пульса билась, все билась изнутри красной боли: там, та-та-та-там, та-та-та-там. Маленький барабанчик отчаянья. Маленький барабанчик судьбы.
БЕЕР И КИМ

Он еле успел спрятать пистолет под штанами. В комнату старой дачи, открыв дверь тяжелым кованым зимним сапогом, ввалился Беер.

Они оба один долгий, тяжелый миг глядели друг на друга.

Первыми дрогнули губы Беера.

— Привет, работничек, — он поиграл тяжелой «береттой» в кулаке, не сводя чугунного, слепо-белого взгляда с Кима. — Ну и как ты тут? Тепло тебе? Мухи не кусают?

— Меня тебе продал Славка? — Ким старался говорить спокойно. И старался, чтобы его рука, лежащая на ремне джинсов, не вздрагивала.

— А ты как думал, ты непродажен? — Улыбка на миг прочертила лицо Беера, как красная ракета — ночь. — Ошибся ты. Продажны все. Продажно все. Нет вещи или человека, который бы не был продажен. Который не стоил бы денег. Маленьких или немыслимых — все равно. И ты тоже потянул на весах. А ты думал, я тебя нигде не найду? Сними руку с пояса. Сними, киллер. Ты не успеешь выдернуть свою пушку. Я все равно опережу тебя. Это тебе, надеюсь, понятно?

— Аркадий, — сказал Ким тихо и неожиданно улыбнулся. — Аркадий, мне всегда все было понятно. Я не понимаю сейчас только одного. Или я так тебе был нужен, или так уж тебе нужна моя жизнь, что ты нашел меня сам? Ты, а не кто-то из твоей челяди? Или тебе доставляет это интерес — самому влепить мне в лоб маслину? Нет, меня не кусают тут мухи. Мне здесь было хорошо. — Он, под взглядом Аркадия, медленно убрал руку с ремня. — Я топил печку, ел старую проросшую картошку, пек ее на углях в печи и ел прямо со шкуркой, и думал