Смерть автора

Фильм так утомил меня, — а ведь ещё и фейерверки не переставали громыхать, — что я почувствовала неодолимое желание уйти сразу после окончания. Мы шли с Мирославом по траве полутёмного парка, благоразумно выбрав путь, лежавший в стороне от розария. Я словно заразилась от него душившим меня смехом; стиснув его запястье, я повторяла:

— «Придёте ко мне пить чай»! Неподражаемый Имре Микеш!

Если бы он меня сейчас поцеловал, я бы не удивилась — я скорее ждала этого, ведь в такой обстановке и происходят поцелуи. Но он не делал никаких попыток в этом направлении и только поддерживал меня под руку, чтобы я не споткнулась. Наконец мы выбрались на твёрдую велосипедную дорожку у внешнего края парка. Остановившись, Мирослав взял меня за обе руки. Свет электрического фонаря лежал на его лице.

— Позвольте заранее извиниться перед вами за то, что должен вас покинуть. Мы расстанемся здесь; не поезжайте на метро — я посажу вас в такси.

Я была удивлена и даже раздосадована; странное дело — ещё во времена моей мамы девушка моего возраста была бы только рада такому окончанию прогулки по ночному парку. Не поцеловать, так хоть проводить он меня мог бы — подумалось мне. Должно быть, разочарование слишком явственно отразилось на моём лице; он быстро отпустил мои руки и сказал:

— Не считайте меня невежей; есть обстоятельства, которые препятствуют мне проводить вас.

— Что, вы женаты? — саркастически отозвалась я.

— Я вдовец. Это первое. Второе. Мне бы очень хотелось увидеть вас ещё.

Он подвёл меня к стоявшему у тротуара чёрному таксомотору и вручил шофёру соверен.

— Отвезите эту даму по адресу, который она назовёт. Сдачу оставьте себе.

— Но, мистер Эминович… — начала я. Он посмотрел на меня своими влажными тёмными глазами.

— Мирослав. Для вас — просто Мирослав. Настойчиво усадив меня в автомобиль, он захлопнул дверцу и, перегнувшись в мою сторону через бортик, негромко сказал:

— Вы ещё придёте ко мне пить чай.

Заметка из Times от 1 сентября 1913 года

Вчера в Гайд-парке под открытым небом состоялась долгожданная премьера «Мирослава боярина», снятого Фредом Беркли на студии «Золотой Парнас». На показе присутствовали:

…а также 90 депутатов Парламента обеих палат. Глава Королевского общества садоводов поднёс Фреду Беркли букет из пятидесяти красных и белых роз, а также подарочное издание романа, по которому снят фильм, в сафьяновом переплёте с золотым обрезом. Второй букет, предназначавшийся для самого Алистера Моппера, отослан заболевшему писателю на дом. В первом ряду, отведённом для почётных гостей, был замечен некто Мирослав Эминович, близкий друг Моппера, претендующий на роль прототипа героя и уже дававший в печати интервью по этому поводу. Он неожиданно появился на премьере под руку с неизвестной молодой леди и так же неожиданно скрылся, прежде чем журналисты успели застать его врасплох. Очевидно, он ещё долгое время будет оставаться тайной для прессы. В течение сентября «Мирослав боярин» будет идти во всех иллюзионах Лондона — соответствующие контракты уже подписаны. Также 12 крупнейших книжных магазинов получили разрешение на продажу фотографий Имре Микеша в роли Мирослава; цена предполагается по 4 пенса за фото.

Письмо, полученное Дороти Уэст

1 сентября 1913 года от имени Джорджии Томсон

Дорогая мисс Уэст!

Я очень сожалею, что мне пришлось расстаться с вами не так, как это сделал бы английский джентльмен. Надеюсь, вы простите это иностранцу с континента, спасающемуся от репортёров. Моего приглашения на чай никто не отменял: я буду ждать вас 3 сентября, в четыре часа. Мой адрес вы увидите на конверте. Постарайтесь не привлекать к себе внимания.

М. Э.

Из дневника Дороти Уэст,

2 сентября 1913. Всё это очень, очень странно. Либо он тронутый на голову романтик, либо я должна признать, что чего-то в этой жизни я ещё не знаю.

Я раздумывала сутки, принять или не принять его приглашение. Наконец я, сама не знаю почему, решила согласиться. Я, в конце концов, не малолетняя Лидия из романа Джейн Остен, я вправе распоряжаться сама собой, и что такого, если я соглашусь? Пусть он увидит, что я его не боюсь и не подвержена глупым предрассудкам. «Не привлекайте к себе внимания»? Отлично; оденусь поуродливее, чтобы он видел, что я не рассматриваю чай как прелюдию к соблазнам.

Но до того, как я отправила письмо, со мной произошло нечто неожиданное. Так случилось, что я отправляла его с почтамта — у меня не было марок, мне нужно было срочно выезжать в редакцию, и я решила, что захвачу письмо с собой и на обратном пути, благо почтамт рядом, куплю марок и отошлю его своему корреспонденту. Я заехала в редакцию, взяла корректуру своей статьи и пошла на почтамт.

Там было почти безлюдно, и я тут же купила марки и села за столик наклеивать их на конверт. Как вдруг за моей спиной послышался голос:

— Не пишите на конверте моё имя, это неосторожно с вашей стороны.

Я вздрогнула и обернулась. Позади меня стоял Мирослав Эминович.

— Что вы здесь делаете? — забыв о вежливости, спросила я. Мирослав не обиделся.

— Получаю почту, — просто ответил он и поднял руку, в которой был зажат конверт иностранного вида. Дав мне время убедиться, что встреча с ним действительно случайность (впрочем, она и не могла быть ничем иным — откуда бы он знал, что я окажусь на почтамте и именно в эти часы?), он присел рядом со мною на скамью.

— Не имеет смысла отправлять это письмо почтой, — улыбнулся он. — Теперь-то. Дайте его мне.

Потерявшись, я отдала ему письмо. Он внимательно поглядел на меня; и снова я отметила странное проникающее свойство его взгляда — словно он видел сквозь меня что-то, непонятное мне самой.

— Я так полагаю, в нём согласие? — спрятав конверт за пазуху, спросил он. Его непринуждённая уверенность вызвала у меня досаду.

— А если бы я написала «нет»? Он снова усмехнулся.

— Что ж, вам лучше знать. Он понял, понял, что в письме было согласие, и меня это начинало злить. Я уже жалела о том, что написала это письмо. И он видел это, готова поручиться. Потому что тем же ровным голосом он сказал:

— На будущее, мисс Уэст, — если решите писать мне письма, то пишите их на имя Джорджии Томсон, моей домработницы.

— У вас что, такое хобби — делать из себя тайну? — не выдержала я. — В особенности перед девушками, которых вы приглашаете на чай?

— Тайна — единственная вещь в этом мире, которая чего-то стоит, — ответил Мирослав. — Всё остальное — лишь её производные. Вы сами — тайна, но не хотите этого замечать.

Хватит с меня игры в комплименты! Подавив накипевшее раздражение, я спросила:

— Что вам от меня нужно?

В сущности, я могла бы и не спрашивать — я ведь не институтка прошлого столетия; артистическая среда меня многому научила. Ответ был столь же предсказуем, сколь походил на реплику из плохого романа.

— Ваша любовь.

Я вскочила со скамьи. Меня взбесила невозмутимость этого человека, его насмешливое выражение лица и неподобающая обстановка пустынного почтамта с его пыльным мрамором. Схватив зонтик и сумку, я заговорила:

— Конечно! Литераторы, в кругу которых вы вращаетесь, многое вам поведали о девушках творческих профессий! Только литература и жизнь — не одно и то же, дорогой мистер Эминович. Придётся вам узнать, что и в этом обществе девушки бывают порядочными. Прощайте!

Он побледнел. Я опешила, увидев неподдельное потрясение на его лице. Прикрыв глаза рукой, он произнёс:

— Боже! Бедная девочка!

Мирослав отнял руку от глаз; я в молчании замерла, силясь понять, в чём дело. Я уже раскаивалась в своей вспышке, надеясь, что никто не обратил на нас внимания.