Мужчины своих женщин

А нужен ему мой скальп.

Я попил воды из кувшина и пошел досыпать. Наверное, теперь он забуянит нескоро.

Встал я уже около одиннадцати. Мать уехала к бабушке. Отец лежал на диване, стараясь как можно меньше шевелиться, и не разговаривал. Ребра — не шутка. Уж не сломал ли?

Я позвонил по телефону. Долго не отвечали, потом трубку кто-то снял, и хриплый, неузнаваемый со сна голос сказал:

— Да?

— Все спишь? — спросил я в ответ. — Ну здравствуй.

— Привет, — откашлявшись, сказала мне моя девушка. Вот теперь голос ее стал нежен и приобрел глубокие грудные интонации. — Все сплю. Суббота ведь.

— Я знаю, потому и звоню. Какие у нас планы на сегодня?

— Можно пойти погулять, — задумчиво сказала она.

— Снова шататься по улицам? Холодно же.

— А что ты предлагаешь?

— Предаться страсти у кого-нибудь из нас дома. Сразу говорю — у меня все занято. А у тебя как?

— Сейчас узнаю… Нету никого. Записка вот только и осталась. Читать?

— Читай.

«Мы уехали в деревню. Вернемся в воскресенье вечером. Суп в холодильнике. Деньги в серванте. Не скучай. Мама, папа.» Брошенная я осталась, одинокая… И уже скучаю.

— До чего ж заботливые у тебя родители. Денег оставили, суп сварили… Гуляй — не хочу.

— Ну а у тебя как?

— Мать уехала, отец лежит болеет. Так что я иду к тебе.

— Ладно, только я еще сплю…

— Ну, поспим вместе.

— У тебя все мысли только об одном…

На мой звонок долго никто не отвечал, потом в глубине квартиры послышалось смутное шевеление, какое-то движение, протопали босые пятки, и вот ее голос с любопытством:

— Кто?

— Я.

Коротко звякнула цепочка, щелкнула пружина замка. Ручка опускается, и дверь наконец открыта. Я вытягиваю жадные руки, готовясь облапить, заключить, поглотить собой эту кажущуюся такой эфемерной женщину в прозрачной ночной рубашке. Мою-то длинноволосую бабочку. Радость мою несказанную… Она ускользает из рук — я с холода, я весь пропитан морозным воздухом, в моих глазах — снежный блеск, и так же ярко блестят зубы в почти уже хищной улыбке. Я срываю куртку, шапку, ботинки. Я бегу в ванную и отогреваю руки под горячей водой, плещу в лицо, пусть и лицо будет теплым… затем осторожно, неслышно прохожу к дверям ее спальни… она лежит под одеялом на правом боку, поджав ноги, озябшие на голом полу. Мгновение помедлив на пороге, я переступаю черту. Сажусь на край кровати, подтыкаю сбившееся одеяло. Один ее глаз тонет в подушке, другой странно и таинственно светится. Я снимаю свитер. Потом рубашку… Она затаилась. Я снимаю носки, и она шумно вздыхает под одеялом, как будто носки — кульминация действа. Медленно расстегиваю ремень. А дальше терять мне почти нечего, и я иду ва-банк: резко поднимаю одеяло и закатываюсь туда, в уютное, родное тепло… Визг, гогот и борьба, в которой оба мы окажемся победителями — но это чуть позже, а пока я ее еще не нацеловал, не надышался ею, не огладил каждый миллиметр тела губами… Совлекая с нее рубашку, мимолетно думаю, что надо подарить ей такую же комбинацию, только посмелее, я от красивого белого белья просто…

— Ты сегодня какой-то взвинченный, — говорила она мне потом. — Успокойся. Я здесь. Вот, дотронься. Здесь. А теперь вот здесь. А теперь тут…

И еще потом, через какое-то время, она всерьез спрашивала, уж не случилось ли у меня чего дома. А что я ей мог сказать? В общем, ничего не случилось, все по-прежнему… По-прежнему хоть в петлю лезь. И вместо ответа я изощрялся в таких нежностях, каких сам от себя не ожидал. Хотелось навсегда присвоить ее, украсть, похитить у всех возможных конкурентов, хотелось сделать ее маленькой, такой, чтобы можно было носить в кармане и всегда брать с собой… Я знал: она — мое спасение. Предложил с тайным страхом:

— Выходи за меня.

Почувствовал вдруг некоторую ее отчужденность, словно бы занял в этой постели место другого человека. Ну конечно, разве так делается… Ни тебе цветов, ни на колено встать. Она раздумывала, отвернувшись к стене. Или не раздумывала, а просто заснула, пока я собирался с духом сделать предложение. Молчала долго. Спросила наконец:

— А где мы будем жить?

Я этого еще не знал, это был вопрос для меня третьестепенный, ну какая разница где — лишь бы вместе…

Однако она была права. И теперь настала моя очередь подумать, помолчать.

К себе домой звать я ее не хотел, там отец, и едва лишь я представил, как масляно и плотоядно зажгутся его глазки, мне вновь захотелось его уничтожить. Нет, пока он там… нам там делать нечего.

Еще можно снять квартиру. Вернее, комнату, квартиру я не потяну, а она студентка, откуда деньги…

— Снимем комнату, — сказал я решительно. — Все снимают, и ничего, живут…

— Не хочу, — сказала она. — Соседи, грязь, пьянь… Не хочу. И это же во сколько обойдется. Ты мне потом и шоколадку купить не сможешь. Давай что-нибудь другое.

Другое… Есть еще вариант. Я прописан в квартире моего деда и бабки. Хорошая однокомнатная квартира. Идеальное гнездышко для молодой пары. К сожалению, занято стариками, в которых едва теплится жизнь. Вариант простой — переселить их к нам домой, к отцу и матери. Маме не нужно будет далеко ездить, чтобы стирать дедовы пеленки. Она согласится. Зато отец, который ненавидит бабку… да и нет ему резона помогать мне после вчерашней истории. Впрочем, с бабкой он бы еще как-то примирился, но дед…

Господи, я всегда был равнодушен к шахматам, почему же теперь мне приходится решать эти головоломные этюды? Я не гроссмейстер, вести тонкую игру не умею. Чует мое сердце — не обойдется тут без жертв.

— Есть кое-какие мысли, — сказал я небрежно, и легко поцеловал ее. — Но ты согласна?

— Да.

Я сразу же решил проехать к бабке, посмотреть, как они там. Да и матери нужно было помочь вымыть деда. Ехал в трамвае, трясясь, и вспоминал, подробно восстанавливал в памяти события последних двух часов. Наверное, я улыбался, наверное, в лице моем было что-то такое откровенно-счастливое, что даже хмурый мужик, всю дорогу бормотавший в пространство неразборчивые бессмысленные слова, увидел мое счастье и завистливо умолк.

Кто-то уселся рядом, просто тяжко плюхнулся. Сиденье дрогнуло и прогнулось. Я скосил глаза и увидел, что это Тяпкин. Он меня пока не узнал, не удосужился посмотреть в мою сторону. Однако это должно было вот-вот произойти. Жаль. Лучше бы я пешком пошел…

— О, старик!

Ну все. Заметил.

— Ты чего такой небритый? — строго спросил я, пытаясь сразу перейти в наступление.

— Я свободен, словно птица. Так что можно и не бриться! — сказал он, потом понял, что именно сказал, и рассмеялся. Я не удержался, улыбка выползла на мои губы (а где она пряталась до этого, интересно? Сидела во рту?)

— Понял, стихами говорю! — веселился он. — Ай да Тяпкин, леший сын!..

— Сукин сын, — поправил я.

— Чего? — удивился он. Оскорблений явно не ждал.

— Это Пушкин так говорил. Пушкин, знаешь? Тоже был поэт.

Тяпкин погрозил мне коротким указательным пальцем, ноготь которого был заключен в толстую траурную рамку. Я никогда не подаю Тяпкину руки при встрече — он мне кажется грязноватым.

— Все шутки шутишь, а я вчера бабу твою кое с кем видал.

Ох, лучше бы я пошел пешком. Это хуже, чем без билета попасться контролеру.

— Так ты когда побреешься? — упорно спрашивал я. Игнорировал, как мог.

Не получалось.

— Да-да, — лукаво усмехаясь, говорил Тяпкин. — Видел кое с кем. Не будем говорить, с кем, хотя это был… Борька Лазарев. Ты знаешь, мне плевать, кто с кем трахается, но это же твоя баба, и я должен был тебе рассказать. Как друг. Ты на нее дохнуть боишься, а она за твоей спиной…

Он что-то продолжал в том же духе. Я старался не слушать, но как можно было не слушать. Его голос пробивался в мою голову настырно и бесцеремонно. Как взломщик, уверенный в своей безопасности.

Люди в трамвае начали уже с любопытством оглядываться — где это там сидит настоящий живой рогоносец? Не обращая на них внимания, Тяпкин длил свой бесконечный монолог.