Грета за стеной

В апреле какой-то псих обстрелял соседний полицейский участок, и отец запретил Грете появляться у себя на работе. На ее восемнадцатый день рождения они встретились в кафе и тихо посидели. Отец сказал, что Мартина недавно повысили в звании, а Лота ушла в декрет.

— Мама тоже беременна, — не осталась в долгу дочка.

От неожиданности чашка с кофе застыла на полпути в рот отца.

— Да?

— Теперь на следующее Рождество Свена ждет особый подарок.

Она не ожидала, что отец встретит эту новость с восторгом. Так и вышло.

Эта встреча стала их последней на весь будущий год. Теперь они ограничивались только телефонными звонками. Однажды мобильный Маркуса оказался отключен, и Грета позвонила отцу в участок на городской. После пятого гудка ответил Мартин. Грета, едва услышав его, бросила трубку. Когда она перезвонила позже, трубку взял уже отец.

Летом Пауль пригласил Сунниву и Грету на целый месяц в загородный дом его родителей на озере Траунмер, где как раз закончили делать ремонт. Там они большую часть времени либо загорали, либо рисовали акварелью, выполняя задания Адлера, либо лепили из глины головы и фигуры. Суннива ни разу не завела разговор о Мартине. Вместо этого она сказала, что в следующем учебном году Адлер, которого поставили заведующим их кафедрой, на место ушедшего на пенсию преподавателя, будет собирать группу, чтобы летом поехать в Богров. Там строят гостиницу и приглашают его расписать стены ресторана.

— Вот как? — по мнению Греты, учитель живописи давно заслуживал, чтобы его приглашали работать в другие города. В прошлом году Грета очень хотела участвовать в его конкурсе на место в группе, чтобы помогать ему расписывать «Бета-Лиру», но конкурс проводился только для студентов, начиная с 3-го курса. Сейчас Грета перешла на третий год обучения.

— Я подам заявку, — сказала Суннива, накладывая густой мазок цвета хаки на лист акварельной бумаги, куда, по мнению Греты, лучше было бы добавить смесь из чуть изумрудного, серого и кадмия. За однородные цвета из палитры Адлер едва ли не бил по рукам, призывая оставить мультяшные цвета для поп-арта. — А ты?

— Я подумаю. Добавь кадмия.

— Да, и серого, — согласилась Суннива. — Почему, подумаешь? Разве ты не хочешь поехать?

Грета не знала, чего она хотела. Ничего. Хочет просто сидеть на берегу и рисовать акварелью.

Сейчас, студентка третьего курса, она стояла у мойки в доме отца и домывала сковороду от остатков мясных шариков и по-прежнему не знала, чего хочет.

Она сама никогда не верила придуманным оправданиям, что беспокойная Кая ей в чем-то мешала. Ей просто осточертел Ринг. Она так и не простила мать, по-настоящему не подружилась со Свеном и сопротивлялась чувству родной крови в сестре.

Когда у мамы начались схватки, Свен себе места не находил, все спрашивал медсестер в роддоме, как его жена, а когда ему показали Каю, в боксе для новорожденных, всю синюю, как баклажан, он ужаснулся, что она скоро умрет. Врачи уверили его, что гипоксия не так страшна, как кажется, и девочка скоро порозовеет. Грета все это время провела там же в холле для посетителей, а когда увидела Каю — будто посмотрела на ребенка какой-то другой женщины, а не мамы, и где-то в подсознании упрекнула себя, что отгородилась от родных слишком уж высокой и толстой стеной.

После возвращения домой Линда часто попрекала Грету, что та не помогает ей с ребенком, а с утра до ночи пропадает на занятиях и факультативах. Грета чаще молча соглашалась, но иногда позволяла себе и огрызнуться на мать, дескать, она-то целыми днями дома сидит — чем не время заниматься ребенком? Первый месяц это приводило к частым конфликтам, от которых Грета пряталась за стенами своей комнаты, своей стеной или в мастерской у Тео Адлера.

Начиная с этого января, они виделись с преподавателем живописи каждый день. Грета работала у него. Однажды на третьем курсе ей надоело брать карманные деньги у Свена или отца, и она решила зарабатывать их самостоятельно. Только была одна проблема — она постоянно училась, а потому о работе на полную ставку не могло идти и речи. Это сильно осложняло поиски подходящих вакансий. А еще Грета толком не имела никакого опыта, который пригодился бы работодателю, кроме рисования и лепки. Из-за этого она однажды усомнилась в правильности выбора будущей профессии, и даже увидела впереди совсем нерадужные перспективы, о которых когда-то ее предостерегала мама. Но одно объявление, прикрепленное к пробковой доске напротив стенда с расписанием, дало ей надежду, что выход есть. Теодору Адлеру понадобился ассистент, который бы взял на себя обязанности администратора в его мастерской. Помимо факультативов Адлер вел несколько групп начинающих художников, а также выполнял индивидуальные заказы на портреты. Если учесть, что к тому же он преподавал в академии, сочетал это с работой заведующего кафедрой и тесно работал с владельцами картинной галереи «Сальвадори» — все его время отчаянно нуждалось в контроле. Ему нужен был человек, который взял бы на себя хотя бы это, и зарплату он предлагал вполне годную для студента. Сначала Грета была не до конца уверена, что хочет такую работу, тем более, что с момента прошлого зачета она начала чувствовать себя неловко в его присутствии. После их конфликта, подать заявку на конкурс она так и не решилась. Какой там? После ее наглости, у нее вряд ли имелся хотя бы единственный шанс победить.

На дворе стоял январь. Солнечный и морозный. Три окна мансарды, где располагалась художественная мастерская Тео Адлера, разукрасили ледяные узоры, и солнечный свет, струясь сквозь кристальную пленку, преломлялся и сверкал на стекле бриллиантами. В самой мансарде было тепло, Адлер принес масленые обогреватели. Он жил в многоэтажном доме в одном из кварталов района Хоф-ван-Лин, очень похожего на родной Грете Ауденхоф, с той лишь разницей, что дома здесь были многоквартирные, и квартира стоила, как неплохой ауденхофский дом. Эдакий гибрид между Ауденхофом и Рингом, от первого из которых он взял природу и простор, а от второго — престиж и цены. Адлер занимал два последних этажа дома рядом с парком — квартиру и мансарду, со временем соединив их в двухэтажную квартиру. Когда Грета в первый раз побывала у него дома, не поверила, что такое жилье мог себе позволить обычный преподаватель, на что Адлер ответил:

— Пара удачно проданных картин могут творить чудеса.

Конечно, он поскромничал. За всю творческую жизнь через галерею «Сальвадори» он продал куда больше пары картин.

Просторная квартира Адлера отличалась от дома Маркуса Эггера тем, что в ней всегда гулял свежий воздух, а в комнатах было чисто и убрано. Буквально всюду угадывалась женская рука, будто бы когда-то здесь жила хозяйка, но Грета не увидела ни женских туфель в прихожей, ни одежды, ни каких-то мелочей, которые для дома могла бы купить только женщина. Комнаты не блистали гением интерьерного дизайна, скорее они были обставлены просто и со вкусом, а единственными украшениями, которыми баловал свое жилище молодой художник, были картины. В прихожей, в коридоре и в пролете лестницы висели копии работ Дега и Моне, над камином в зале и на кухне — пасторали и натюрморты авторства хозяина дома — Грета узнала его легкую руку. Чуть светловатые полоски на бежевых обоях по бокам картины в зале говорили о том, что на ее месте раньше висела другая картина. Однажды, Грете удалось узнать, какая именно. Она случайно наткнулась на нее в углу мансарды среди других полотен. Горизонтальный холст изображал девушку, задремавшую на плетеной софе на веранде. Солнечные зайчики переливались холодными оттенками позолоты на ее белокурых волосах и на шелке белоснежного халата, наброшенного на голое тело. В руках она держала книгу. Картина будто уловила момент до того, как книга упала и стукнулась об пол. В углу не было подписи, стояла только дата — написана почти десять лет назад. Грета постеснялась спросить преподавателя, кто эта женщина.