а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

Вопрос: если не я, то кто же получает по мозгам?

К концу 5-(с-чем-то)-летнего срока употребления пришёл ответ.

Отряды красных кхмеров, захватывая очередную деревню, убивали жителей-крестьян, таких же камбоджийцев, как и сами.

Для экономии патронов они убивали их ударами бамбуковых палок по черепу. Затем они переворачивали трупы на спину и фотографировали мёртвые лица, как для паспорта.

На этих снимках правый глаз зажмурен, а левый выпучен. Многорядные ленты таких снимков – мертвецы с кошачьим выражением лица – регулярно помещались в центральных газетах.

Я их видел.

Мне было за что испытывать чувство вины.

Конечно, с учётом событий сопровождавших мой первый вылет в Одессу, красные кхмеры вышибали крестьянские мозги уже не для меня, но продолжали вышибать, чтоб кто-то кайфовал.

В Одессе я оказался в самой гуще вселенской битвы неизвестно кого неизвестно с кем.

В ходе непостижимых перипетий я стал кому-то союзником, а кому-то врагом, оставаясь в полном неведении – кому?

Ясно одно – те, с кем я волею судеб оказался по разные стороны баррикад, не преминут меня выследить и свести счёты.

Недаром, сходя – ни свет, ни заря– в Нежине с поезда Киев-Москва, я отметил как в одном вагоне открылось окно и стеклянноглазый – по виду явно из монады главного инженера – выплюнул длинную струю слюны на перрон.

Это – несомненная отметина для других боевиков их тёмного легиона, что именно здесь они смогут напасть на мой дальнейший след, а проследить отсюда мои последующие передвижения до Конотопа труда им не составит.

И там они неизбежно выйдут на плантацию конопли в конце огорода хаты моих родителей на Посёлке.

С неисчислимыми и невообразимыми последствиями самого ужасного свойства.

Мой долг перед союзниками и недобитыми крестьянами жалких деревушек в мокрых джунглях юго-восточной Азии подсказывал единственно верное решение.

В сарае на Декабристов 13 я взял штыковую лопату и направился к плантации на крайней грядке …)

Они стояли махрово-гордые своим почти трёхметровым ростом.

Налитые, пронзительно пахучие.

( … простите меня вы тоже хотите жить но так надо иначе произойдёт непоправимое это не месть за моё опоздание на одесский поезд это необходимость я делаю то что должен простите …)

И они падали – одна за другой, одна рядом с другой, одна на другую – от ударов штыка вглубь, отделяющих от корней, обрывающих жизнь…

Я сложил их в высокую груду, снова пошёл в сарай и вернулся с канистрой бензина. Высоко поднялось трескучее пламя, поплыл густой белый дым.

Всполошившаяся тётя Зина позвала мою мать, та встревоженно поспешила в огород.

– Серёжа!.. Что ты… Зачем… Как это…

Не отрывая глаз от огня я ответил на застрявший вопрос:

– Так надо!

Она ушла и вместо неё пришёл мой брат Саша.

– Серёга, ты что это делаешь?

– Так надо!

Мой брат всегда верил, будто я знаю что делаю, даже когда я и сам не знал.

Он перестал меня спрашивать, а просто стоял рядом и мы вместе смотрели на огонь, который обращал густую зелень сваленных на груду стволов и веток в чёрные обугленные палки и белый мелкий пепел.

В Одессу я прилетел затемно, зато успел на 6-часовой автобус от Нового базара проходящий через Новую Дофиновку.

За городом на меня начал наваливаться необоримый сон и я проспал свою остановку, а проснулся только метров через триста. По моей просьбе водитель остановил автобус наверху подъёма и я пересёк лесополосу.

В огороде крайнего дома среди редеющих сумерков уже минувшей ночи пожилой мужик в одном исподнем и баба в белой ночной сорочке зачем-то обметали грядки вениками. Двигались они как-то странно, словно роботы. В глазах мужика застыла остекленелость, а глаз бабы я не видел – она их прятала.

Необъяснимая картина в такую рань, но меня уже трудно было чем-либо удивить.

За моё 4-дневное отсутствие асфальт не привозили, а старую розовую побелку на здании общежития зачем-то забрызгали синими пятнами и разводами, типа, маскировочный камуфляж.

Но почему синькой?

Я снова втянулся в трудовые будни.

Погода поменялась, потому что возвращаясь как-то из Одессы я обнаружил, что в кармане у меня осталась одна лишь трёхкопеечная монета позеленевшей меди.

«Ну, это не деньги,»– подумал я и швырнул монету через плечо между деревьев лесополосы.

Ровно три дня после этого с моря дул холодный ветер, опровергая моё пренебрежительное мнение о трёх копейках и заставляя чётко уяснить смысл выражения «бросать деньги на ветер».

Умер электрик-одиночка, не дойдя из Чабанки до общежития. Его нашли на третий день.

Я всегда знал, что это опасный отрезок пути; летом там постоянно летают круглые шарообразные пушинки, похожие на морские мины, но, конечно, белые.

Наверное, он не успел увернуться.

Его хоронили на обрыве между шоссе и морем. На кладбище посёлка.

Капитонович нёс впереди деревянный крест, словно знамя наизготовку, а сам обвязался узким длинным рушником, как на свадьбе.

Что с них взять? Они людских обычаев не знают, просто слыхали звон.

В отцовском бушлате моряка с жёлтыми пуговицами я изображал колоритную фигуру, типа, мы – из Кронштадта, но тоже помог засыпáть могилу.

Потом мы на автобусе вернулись в общежитие, где работницы шахты приготовили поминальную тризну из своих домашних припасов.

Я облопался не меньше, чем на полевом стане у Чомбе.

В общежитие снова привезли рацию и мне пришлось переехать в комнату покинутую электриком. Потом ко мне подселили Васю, нового крепильщика.

Я поначалу засомневался какого он пола, когда случайно заметил красно-бурые следы на простыни его койки, как от менструации.

Он он стал объяснять, что ему под одеяло закатился помидор, который он во сне раздавил ногами, хотя я его ни о чём и не спрашивал.

Просто остров Беллами какой-то.

Однако, до чего простые объяснения порой находятся для непостижимых, на первый взгляд, фактов.

Осень вступила в свои права. Я застеклил окно в одной из комнат нашей будущей квартиры, но асфальт пока ещё и не привозили.

Так всё и шло до того дня, когда главный инженер приехал из Вапнярки и сказал, что на меня объявлен всесоюзный розыск – в шахтуправление пришло письмо из НГПИ, будто тут скрывается беглец от работы по распределению.

– Так что пиши заявление.

– Какое?

– С просьбой уволить тебя по собственному желанию.

– У меня такого желания нет.

– После этого письма оставить тебя тут мы не можем.

Поскольку я и дальше упорствовал в отсутствии желания увольняться, был найден компромисс – увольнение по имеющейся в кодексе трудового законодательства статье «по соглашению сторон».

Так, вместо избранного, я стал всего лишь стороною.

Напоследок я гулял по Одессе в кожухе нараспашку, как махновец из крестьянской армии Нестора Ивановича, и в резиновых сапогах, которым не страшны лужи от недавних дождей.

Потом в общежитии я упаковал их в тюк с остальной одеждой, завернув в неё инструменты, которыми уже тихо начал обрастать – молоток, топор, пила, утюг, кипятильник и белый эмалированный чайник.

Когда я привозил чайник из Одессы, то пришлось всю дорогу от Новой Дофиновки до общежития петь ему песни, чтоб он не очень боялся.

Вечер был поздний и слишком тёмный, как в заброшенных штольнях без фонаря. Приходилось по памяти вписываться в повороты грунтовки, нащупывая её ногами.