ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

Мою Беленькую и Пушистенькую взял к себе жить... Кто бы вы думали?.. Мистер Борис Могилевский!!! Не знаю, насколько он будет обрадован, когда Беленькая и Пушистенькая выдаст мистеру Могилевскому минимум семь-восемь Котят (от меня меньше еще ни разу не было!), но это уже другой вопрос... А пока все идет как надо.

Молодой черный Кот со своим партнером, одним бойцовским Крысом, притащили мне в подарок здоровенный шмат свежайшей сырой мерлузы. Они «работали» в корейской рыбной лавке. А вот откуда они узнали, что я обожаю именно мерлузу, — одному Богу известно.

Но тут я сделал классный дипломатический ход. Я не стал жрать эту мерлузу, а вызвал Старого Крыса и попросил немедленной аудиенции (тоже словечко будь здоров, да?!) у Королевы Крыс нашего района — Мадам. И уже через несколько минут получил официальное приглашение пройти к Мадам самым коротким путем для особо почетных гостей.

Я торжественно преподнес Мадам этот кусище мерлузы и толкнул небольшую речугу по поводу несравненной мудрости Мадам и ее истинно государственного мышления.

Старуха была в восторге и от моей речи, и от мерлузы и, глядя на меня откровенно блядским глазом, пожалела, что молодость ее промелькнула так быстро...

— Хотя чем черт не шутит! — плотоядно ухмыльнулась она и даже попыталась потрогать меня ТАМ, между задними лапами.

Я тут же с перепугу сослался на кучу предотъездных дел — дескать, поездка в правительственные круги Вашингтона требует от меня невероятной подготовки, наплел чего-то еще с три короба и поспешил откланяться...

Утром Тимурчик нахально промотал школу и отвез меня опять-таки в Манхэттен, но уже на Седьмую авеню рядом с Пятьдесят шестой улицей, к отелю «Веллингтон».

Там уже стоял огромный, фантастически красивый автобус, к сожалению, обезображенный эмблемой с изображением мчащейся тощей Собаки.

Автобус назывался — «Америка», а по его бортам, под этой скачущей дурой было написано «Нью-Йорк — Майами». Это Тимурчик мне прочитал.

Около автобуса аккуратными рядами стояли самые различные чемоданы. На тротуар их подвозили из глубины отеля на больших тележках два типа в лиловой униформе и с генеральскими фуражками на головах. Один — черный, второй — смуглый. Оба с радиотелефонами. Ну надо же! У нас в России это признак значительности, а тут швейцары и подносчики багажа с такими телефонами шастают...

В багажное отделение автобуса чемоданы загружал каким-то одному ему известным способом сам водитель этого автобуса, толстый Человек средних лет — Кевин Стивенc. Друг-приятель семьи Истлейк.

Я вообще заметил, что в Нью-Йорке очень много толстых Людей. Особенно среди черных Женщин и белых Мужчин.

Кевин Стивенc так обрадовался, когда увидел нас с Тимуром, что бросил к чертям собачьим погрузку чемоданов, затащил нас в автобус и заставил нас немедленно съесть по огромному куску яблочного пирога с кленовым сиропом! Приговаривая, что если его жена миссис Дороти Стивенс узнает, что Тим не доел хотя бы маленький кусочек этого пирога, который она делала специально для него, — обида будет на всю жизнь!..

Мы смолотили пирог за милую душу, и только после этого Кевин снова пошел загружать чемоданы.

Тут же из отеля «Веллингтон» под красно-золотой навес у главного входа стали кучковаться и шведские хозяева этих чемоданов — пожилые степенные ухоженные старушки с тщательно завитыми серебряными головками и старики в легкомысленных туристских шляпчонках, с мордами старых дровосеков и строительных рабочих.

Я попросил Тимурчика не говорить мистеру Стивенсу о моей способности вступать в Контакт. Безумно хотелось спать, а не трепаться всю дорогу с милым, но все-таки посторонним мне Человеком. Ночь у меня была тяжелая, с визитом к Мадам, с небольшими Кото-Крысными разборками, с назначением Хемфри временно исполняющим обязанности Старшего Кота на время моего отсутствия. Ну и так далее. Короче — спать хотелось дико!

Потом Тимур поцеловал меня в мою мохнатую щеку и пожал мне лапу, а я облизал всю его физиономию, носившую след остатков кленового сиропа. И мы распрощались. Тим еще надеялся успеть к третьему уроку. Наврет что-нибудь мистеру Хьюзу или, наоборот, скажет чистейшую правду и будет прощен.

Я забрался на последнее сиденье — Кевин сказал, что оно будет свободно, — и улегся. Рядом был вход в автобусный туалет, а неподалеку стоял здоровенный пластмассовый ящик, набитый колотым льдом. А уже во льду было напихано невероятное количество банок с пивом, кока-колой и маленьких бутылочек с минеральной водой.

Я еще слышал, как Кевин запирал багажные отделения, как без всякой суетни рассаживались по своим местам старенькие шведы, как Кевин подошел ко мне и спросил:

— Ну как? Устроился?

И я, кретин, чуть не ответил ему: «Да, большое спасибо...» Но, слава Богу, вовремя спохватился и промолчал. Только хрипловато муркнул в ответ. И Кевин пошел садиться за свой руль.

А вот когда мы уже тронулись и американская шведка-гид залопотала по-шведски монотонно и без продыху, я закрыл глаза и отрубился в первые же три секунды...

... И стал мне сниться совершенно реалистический сон — никаких кошмарных наваждений, никакой обычной фантастики. Все предельно бытово и заземленно.

Всколыхнулись в моем спящем мозгу все запахи той Шуриной малюсенькой квартирки в Бруклине. И снова увидел я наши книги, наши вещи, наши картинки на стенках и по углам на полу, ибо стенок было меньше, чем наших любимых картинок и фотографий...

И наша замечательная, старая и раздолбанная, но очень заслуженная пишущая машинка, которая так удивила Рут Истлейк.

— Как?! — поразилась она. — Он до сих пор пишет на машинке?! А почему не на компьютере? Это же намного удобнее!..

Не хотелось мне при всех объяснять Рут, что сегодня в России интеллигентный Человек, который не нашел в себе сил и способностей уйти в какой-нибудь прибыльный бизнес, не в состоянии купить себе компьютер: «никаких штанов не хватит»...

Всплыли в памяти слова Рут о фотографиях Шуры, и только сейчас, во сне, я понял, что Шура ей очень понравился!

Вот когда я вдруг на какой-то чужой, очень белой стене неожиданно увидел огромную фотографию Шуры в натуральную величину! В тяжелой, выпуклой раме, словно Шура в окне сидит. Причем фотография вся цветная, а Шура ужасно бледный — ну просто-таки черно-белый!..