Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Дождь прекратился внезапно. Как и шестнадцать лет назад. Духоту он унес с собой. Ветер, стряхивающий последние капли, прохладен.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Рассказ Фалтина все-таки получил продолжение. Однажды вечером, когда Гемма опять отсутствовала, Тутайн спросил:

— Так что же стало с фетишем девственности?

— Разбился, — ответил Фалтин.

— Думаю, я понял твой ответ правильно, — сказал Тутайн, будто уже угадал главное; но он все равно хотел услышать подробности.

— Ну так скажи сам, — предложил Фалтин. — Большие тайны всегда очень просты.

— Говорить пристало тому, кто может предъявить точные сведения, — возразил Тутайн. — Предполагать это одно, а знать наверняка — совсем другое.

— Не надо этой дурацкой скромности, — подначивал его Фалтин. Сам он был не в духе и опять напоминал сидячую мумию.

Тогда Тутайн говорит:

— Ты, наверное, воспользовался своим естественным правом. И стал первым возлюбленным еще нетронутой девушки.

— Ты сказал ^{423}. Так оно и есть. Я примирился с судьбой. Мои требования к мирозданию угасли. Больше того: требования мироздания угасли во мне. Короткое счастье. И даже меньше. Это было необходимо. Свобода открылась для меня лишь за чертой низости. — Так ответил Фалтин.

— Девушка оказалась обманутой, потому что твоя любовь давно израсходована! — вдруг разгорячился Эгиль.

— От обмана не спасает даже благородство натуры. Кто верит в любовь, слепо препоручает себя судьбе. Каждый порядочный человек дает лишь столько, сколько способен дать. Мы вынуждены брать в долг даже у собственных чувств, когда нами овладевает пустое бессилие. Но и такой ссуды для любви не хватает, — сказал Фалтин.

— Кто же та девушка, которую ты обманул? — нетерпеливо спросил Эгиль. — И поразил ли ее обман в самое сердце? Она что же, погибла? Или нашла утешение в отрезвлении? Сколько ей было лет?

— Речь идет о Гемме, — сказал Фалтин.

Я услышал. Но не поверил своим ушам. Тутайн и Эгиль словно онемели.

— Теперь это вышло наружу, — сказал Фалтин, и губы у него дрогнули. — Я перестал быть обманщиком перед друзьями. Ответил на все вопросы.

Во мне ничто не шелохнулось, будто я был сухой деревяшкой. Я подумал, что когда-то стал первым возлюбленным Эгеди. И теперь не вправе возмущаться. Я сделал шаг к Фалтину. Сказал:

— Я услышал. Я этому не верю. Примите мою руку.

— Не верите, не верите… — забормотал Фалтин. — Только не делайте глупостей! — Он пожал мне руку. — Судьба не добрая. Я ведь не мог знать, что ваша готовность к любви и разочарованность Геммы уже подстерегают друг друга. Я уполз в кусты, из которых прежде появился, — не раскаиваясь, но ощущая стыд.

Он вскоре попрощался и ушел. Эгиль же наскочил на меня, как молодой пес, — со страхом и нежностью.

— Не правда ли, — сказал он, — боль была несильной? И уже прошла? Фалтину очень стыдно. Но он не мог заставить себя утаить от тебя такое. Он отказался от своей последней любви. И лучше всего, если это знание останется между нами тремя — если мы не будем портить настроение Гемме.

— Я бы хотел забыть то, чему все равно верю лишь наполовину, — ответил я. — Мое прошлое не дает мне права быть неуступчивым. В тридцать четыре года человек любит не в первый раз; да и у двадцатилетнего человека годы любовного томления уже за спиной. Годы или хотя бы недели любовного томления…

Тутайн вдруг очень помрачнел. Вопреки своим привычкам он в этот вечер оставил нас рано. А вернулся поздно. Эгиль и я уже легли спать. Он подошел к моей постели. Разбудил меня, зажег свечу, пододвинул себе стул.

— Гемма беременна от Фалтина, — сказал Тутайн.

— Да, — сказал я, только чтобы показать, что услышал.

— Тебе придется кое о чем поразмыслить, ведь она тебе в этом не призналась.

— Ты был у Геммы? — спросил я.

— Нет, у Фалтина.

— Фалтин недавно заявил, что он ответил на все вопросы, — сказал я спокойно. — И что с обманом, построенном на умалчивании, между нами покончено. Я не поверю, что он лгал.

— Я расспрашивал его настойчивее, чтобы узнать полную правду, — сказал Тутайн.

— Ты, наверное, давил на Фалтина и довел его до вынужденного признания: дескать, не исключено, что Гемма беременна от него.

— Я жестко за него взялся. Он сперва не хотел ничего говорить. Хотел сохранить какой-то остаток для себя. Хотел пощадить нас. Я боролся с ним несколько часов. Он поставил на карту всё. Наша с ним дружба почти сломалась. Но под конец силы оставили его.

— Ты не можешь вспомнить его слова буквально? — спросил я.

— «Можно предположить…», так он начал, — сказал Тутайн.

— «Можно предположить…»! — тотчас перебил я. — Этим его признание и ограничилось. Он под угрозой сделал заявление, которое пристало делать лишь Гемме. А он ведь понимает, что только Гемме известна эта тайна. Их любовь не продлилась и месяца.

— Откуда ты знаешь? — ошеломленно спросил Тутайн.

— Это можно подсчитать, — сказал я.

— Месяц тоже достаточный срок… — протянул Тутайн.

— Гемма попала под подозрение, — сказал я, — но ее молчание есть доказательство невиновности, весомость которого ты даже не способен оценить.

Он ушел от меня чуть ли не против воли.

В ту ночь я принял решение: не говорить Гемме совсем ничего о том, что мы здесь обсуждали. Я хотел, чтобы ее слово было первым.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Через два дня жизнь вошла в обычное русло, как если бы этих речей вообще не было. Фалтин опять заглянул к нам. Пришла и Гемма, поздоровалась с друзьями. Она, похоже, утратила последнюю робость. Потянула меня за собой в спальню. Фалтин больше не представлялся ей обременительным свидетелем. Мое сердце, однако, было не вполне искренним. Оно тревожно заколотилось, когда я остался наедине с девушкой. Моим рукам показалось, что груди у нее увеличились; насыщенный молочный аромат обволакивал ее тело. Я снова об этом забыл. Начались простодушные объятия, и все опасения рассеялись… Еще через несколько дней я вдруг почувствовал укол недоверия. Я увидел на улице проходящего мимо Фалтина; но к нам он не зашел. А Гемма, как только появилась, предупредила, что скоро уйдет: мол, ее отец нездоров и она не может надолго оставлять его без присмотра.

Немного поколебавшись, я решил нанести короткий визит в дом Геммы. Взял бутылку красного вина и, не предупредив своих, отправился. Я очень удивился, когда дверь мне открыл сам отец. Он пригласил меня в дом, в гостиную. Я спросил, как он себя чувствует. И услышал в ответ, что ему, дескать, не на что жаловаться. Я опрометчиво дал понять, что со слов Геммы знаю о его недомогании. Он вскинул брови. Недоумевающе-недовольно. Я вынул бутылку и передал ему. Тут он сразу смягчился.

— Ты гораздо обходительнее, чем был в молодости я, — сказал он, явно растроганный подарком. — Красное вино — средство против недомогания. Теперь я понял.

Пока он с удовольствием рассматривал бутылку, я нетерпеливо спросил:

— А где же Гемма?

— Видишь ли… Да, вспомнил… — он наконец отвлекся от бутылки. — Она, кажется, говорила мне, что сегодняшний вечер проведет у тебя.

— Она не у меня, — сказал я почти беззвучно.

— Ну, значит, у кого-то другого, — невозмутимо предположил он.

— Да, конечно, у кого-то другого, — повторил я.

На мгновение у меня перехватило дыхание. Но я сумел скрыть от него этот внутренний душевный порыв.

— Пожалуйста, — попросил я немного погодя, — не говорите ей, что я был здесь.

— Не скажу, — улыбнулся он. — Маленькие тайны — острая приправа для взаимной привязанности.

— Согласен, — кивнул я. — Маленькие тайны — приправа для взаимной привязанности. А как насчет больших тайн?

— В них человек тоже нуждается, — сказал отец Геммы, — и уклониться от них не может; но они опасны. Между двумя друзьями или между двумя любящими всегда существует остаток не-откровенности. Исчезнуть он может, я думаю, только в результате свершившегося преступления… настоящего преступления или губительного выплеска исступленности… или того и другого вместе.