Страх полета

* * *

Прошло несколько минут, наполненных для пассажиров страхом неизвестности. Вдруг над головой раздался щелчок, и спокойный, очень спокойный голос произнес:

- Уважаемые пассажиры. Говорит командир корабля. У нас возникли проблемы с управлением. Мы пытаемся их решить. В целях вашей безопасности приказываю: всем оставаться пристегнутыми на своих местах, хождение по салону запрещаю. Бригадиру бортпроводников пройти в кабину экипажа!

Как будто живой водой брызнуло на пассажиров! Все стали переглядываться и обмениваться короткими фразами. Значит, действительно, авария? Управление не действует? Или все же работает немного? А как же самолет тогда летит? И куда? А как будем садиться? Решит ли экипаж эти проблемы?

Гул множества голосов сменил мертвую тишину в салонах. В руках появились мобильные телефоны. Начались возбужденные дебаты. Строились предположения. Должен же найтись выход!

Пока человек активно мыслит, он жив. Призрак смерти растворился, неизвестность уступила место надежде. Люди всегда надеются на лучшее. Никто теперь не желал даже предположить, что с ним, таким живым, таким вечным, может что-то случиться. Молитвы кончились: то, чего так боялись, уже произошло... и все оставалось как было.

Мальчик еврей, не замечая ничего вокруг, все так же самозабвенно качался над священной книгой.

Самолет все так же летел в спокойном воздухе.

Ряды пристегнутых людей все так же заполняли пространство салонов.

Но взгляд каждого был устремлен теперь не внутрь себя, а искал поддержки в таком же взгляде товарища.

Единственно: никто из этих людей не мог никоим образом вмешаться и изменить ход вещей. Оставалось только верить в мастерство экипажа: командира корабля, второго пилота, штурмана и бортинженера.

Постепенно шум голосов умолк. Люди пытались глубже осмыслить свое положение.

Напряженная, гнетущая тишина повисла в салонах. Шум вентиляции и звон двигателей практически не принимались во внимание и были нечувствительны для привычного уха.

* * *

Никто из пассажиров не подозревал, что второй пилот практически исключен из действия и является, по сути, таким же пассажиром, который только занимает не пассажирское, а правое пилотское кресло, да знает чуть больше пассажира и от этого больше боится.

Положение Димки было поистине незавидным. Худо-бедно наученный пилотировать, он мог удержать машину в наборе высоты, горизонтальном полете и на снижении, имел слабенькие навыки захода на посадку, и все его умение заключалось, может, разве только в том, чтобы вывести машину на полосу и грохнуть ее о бетон.

Не дай бог, случись чего с капитаном в обычном полете, этих навыков, возможно, и хватило бы, Но как удержать машину без штурвала, да еще и довести ее до места безопасного приземления, он не представлял себе. Не говоря уже о том, как же, собственно, неуправляемую машину посадить.

Поэтому его так и поразила внезапно открывшаяся картина полной беспомощности экипажа в первые секунды. Разбираться же в нюансах, на которые только и рассчитывал капитан, - да у Димки просто не было об этом никакого понятия. Страх моментально лишил его способности оценивать и обдумывать обстановку.

Димка не имел представления о том, как ведут себя самолеты с брошенным управлением, конечно, хорошо отбалансированные самолеты. Климов это знал, испытал и поэтому учил молодых пилотов балансировать самолет так, чтобы у машины не было стремлений отклониться ни в какую сторону и чтобы она летела сама на любом этапе полета.

Димка не знал, каким инструментом можно чуть изменить траекторию полета свободно летящего самолета. Климов это давно продумал и сейчас нащупывал тонкую обратную связь, ответ неуправляемой машины на постороннее непривычное вмешательство в ее балансировку.

Димка не верил, что можно безопасно приземлить неуправляемую машину без угрозы ее разрушения. Климов - верил в такую возможность, и уверенно и упорно действовал заранее продуманными, отработанными методами, и вел ее к намеченному месту, реализуя тонкое чутье машины, выработавшееся за годы работы над собой.

Молодость отвергает опыт стариков, ей нужен свой опыт, наработанный методом собственных проб и ошибок. Климов же использовал не только свой, приобретенный десятилетиями опыт авиатора, но и наработки своих учителей, в которых был растворен опыт предшествующих им поколений пилотов. Старый капитан не имел права на ошибку и стремился использовать все знания, что хранились в его памяти, и все профессиональные навыки, которыми он владел.

Кроме того, старый пилот понимал, что добиться задуманного он сможет, лишь используя слаженную, дружную, точную, инициативную, нестандартную работу всего экипажа.

Экипаж у Климова был старый, слетанный, инструкторский. Привычка работать втроем, обеспечивая полет почти без участия вторых пилотов, которые чаще всего были "переменным составом", позволяла каждому в отдельности и всем вместе решать более широкий спектр задач, направленных не только на собственно выполнение полета, но еще и на учебный процесс, которому пожилые летчики были истово преданы.

И сейчас, в жизненно опасной ситуации, старый капитан рассчитывал на то, что слетанность и большой опыт экипажа освободят его от сложных психологических заморочек, зачастую возникающих среди группы мало знакомых, еще только начинающих присматриваться друг к другу людей, которые вынуждены вместе делать общее дело, да еще в сложной, нервной, аварийной ситуации, на грани катастрофы.

Сейчас заниматься психологией было некогда. Очередной второй пилот, еще не оперившийся, едва только знакомящийся с новым для него видом деятельности, путающийся в кнопках и рычагах незнакомого самолета, не умеющий толком вести связь, до смерти перепуганный, получивший по шее и полностью деморализованный, - мешком сидел в правом кресле, уставившись остекленелым взглядом на разбегающиеся стрелки приборов. Это не помощник. У пацана шок. Эх... летчик... Поддержать бы его теплым словом... да некогда.

В своих старых товарищах Климов был уверен как в самом себе. Это - испытанные, проверенные, надежные воздушные волки. А вот мальчишка...

Мальчишка был плох. Бледное лицо, остановившийся взгляд, белизна костяшек вцепившихся в штурвал рук, - все выдавало крайнюю степень напряжения и страха. Климов опасался, как бы пацан не запаниковал и не сломался от свалившегося внезапного груза ужаса и неизвестности.

Прошло уже немало времени с момента начала развития аварийной ситуации, а второй пилот все не мог прийти в себя. У капитана же все никак не находилось минутки, чтобы как-то подбодрить парня.

* * *

Отпустив кнопку микрофона и чувствуя, что с плеч хоть на время свалилась тягостная необходимость общения с пассажирами, Климов, наконец, смог уделить теперь внимание второму пилоту.

- Дима! Дима! - старый пилот дотянулся до плеча парня и тряхнул его. - Дима! Димка, мать твою...! Ты что - пассажиром сюда пришел? Покататься? Ну-ка давай, работай, е....!

Надо было вышибать клин клином. Экипаж удивленно воззрился на капитана, который никогда не допускал малейшей грубости по отношению к молодым и требовал того же от экипажа. А тут - по матушке...

- Дима, давай, помогай. Давай, давай, работай! - капитан все тряс и тряс второго пилота; у того голова моталась так, что даже наушники перекосило. - Ты живой или нет? Погляди: мы же летим, и летим нормально! Пожар потушили, управляем худо-бедно! Это разве переделка? Бывало и похлеще. Это тебе - впервой, поэтому так и страшно. - Климов увидел отблеск возвращающегося к парню сознания, и тон его стал отеческим. - Все, хватит переживать. Хватит, сынок. Ты погляди, какие у нас мужики. Они справятся! Мы все вместе - справимся! Только работать надо, дружненько работать.

Димка медленно приходил в себя. Он еще не совсем понимал, чего от него хотят, но встряска пробудила его от душившего кошмара рваных мыслей, из которых главнейшей была одна: "это конец... а как хочется жить!"