Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

Собравшиеся под деревом орали, кидались в него снежками и чем ни попадя, а громче всех ругался амбарщик.

— Скотина эдакая, он, видите ли, явился в мой амбар воровать! Ах ты, сучье вымя! Я занят тем, что спокойно отвешиваю зерно своему другу, как вдруг шум, гам — ясное дело, ветрогон! Выбегаю во двор, так и есть: сидит на березе ветрогон, выжидает минутку, чтоб забраться в мой амбар. Ворюга чертов! Ну, я не мешкая спустил портки, показал этому там, на дереве, голую задницу, крикнул, мол, чертово отродье, быть тебе таким же голым, как моя задница! И сразу подействовало, ветрогон скукожился, чуть не свалился с дерева, но ухватился-таки за ветки и сидит теперь там что твой соловей. Гнида ползучая! В моем амбаре воровать!

— Какой же он твой, это барский амбар! — робко вякнул мужик на дереве.

— Заткнись, собака! Я хозяйский амбарщик, и мое дело стеречь, чтоб всякая сволочь не воровала зерно из амбара! До чего мы иначе докатимся? Что мы сами есть будем?

— Эх, да мне всего ничего и надо было, горстку-другую только, — сказал мужик на дереве. — Не будь таким жмотом!

— Это я, что ли, жмот? — возопил разъяренный амбарщик. — Люди добрые, ну скажите, разве я жмот? Разве я когда был такой свиньей, что не давал своим односельчанам барского зерна? Целыми возами давал увозить! Только я вот что скажу — всяких там окрестных оборванцев я кормить не собираюсь. Откуда ты вообще, ворюга?

— С острова, с Сааремаа.

— С Сааремаа! — взревел амбарщик. — И явился воровать сюда! Да благодари небо, что ты на дереве сидишь и мне лень лезть за тобой, а не то ты узнал бы, где раки зимуют. Дерьмо собачье! Он, видите ли, с Сааремаа!

— Что будем с ним делать? — спросил один мужик. — Негоже оставлять его сидеть на баронском дереве.

— Пусть слезает! Слазь, зараза!

— Не могу, высоко очень, — пожаловался островитянин. — Ветки сломаются.

— Сломаются, а то как же! — согласился амбарщик. — Сломаются, а ты грохнешься и расшибешься всмятку! И поделом тебе! Слезай, не то ружье принесу!

Островитянин попытался было осторожно соскользнуть вниз, но одна ветка подломилась, и он чуть было не упал, но в последний миг успел-таки уцепиться за ствол. Он весь дрожал и вытирал со лба выступивший от страха пот.

Под деревом заливались смехом.

— Давай, давай! — кричал амбарщик. — Ты ведь уже падал, что ж ты на полпути остановился?

— Ну, нынче смеху не оберешься, — заметила одна баба другой.

Кубьяс Ханс неожиданно почувствовал, что, хотя ситуация и вправду потешная, он не в состоянии как следует насладиться ею. Мысли его были не здесь. Он медленно отошел в сторону от развеселившегося народа, тело его прямо свербило от нетерпения. Он размечтался о предстоящем вечере, и перед мысленным его взором возникали всякие красивые видения, но в то же время где-то в самой глубине рашпилем саднило по сердцу сознание того, что сегодняшний вечер это всего лишь сегодняшний вечер, несколько мгновений, несколько взглядов на прекрасную баронессу, а потом? Что будет завтра?

Ханс решил жить сегодняшним днем.

Тут раздался страшный треск, народ под березой возликовал. Затем послышался оживленный говор, кто-то воскликнул:

— Убился! Насмерть убился!

Амбарщик добавил:

— Вот это всем жуликам и мазурикам наука!

Сумерки опустились уже довольно давно, однако Ханс еще долго выжидал, прежде чем решился пробраться в барский сад и оттуда к черному ходу. Камердинер, одетый в камзол барона, отворил дверь.

— Хочешь себе такой же? — спросил он. — По нынешней погоде в нем хорошо, тепло.

— Да нет, Инц, спасибо, но я не хочу! — заверил Ханс. — Идем же! Барышня уже спит?

— Почем мне знать, я с ней не миловался! — сказал Инц, и Ханс почувствовал, что такие слова про барышню возмущают его. Однако он все-таки не подал вида и натянуто улыбнулся. Вместе с Инцем прошли они по темным лестницам и коридорам и наконец вышли к барским покоям.

— Давай сперва заглянем к барону! — предложил Инц. — Харкнем на простыни, в изножье, там незаметно будет.

— Да нет, Инц, — шепотом возразил Ханс. — Или, ладно, ступай ты к барону и делай там, что хочешь, а мне покажи, где дверь в комнату барышни. Поделим комнаты!

— Ладно! — согласился Инц и указал на одну из дверей. — Она спит за той дверью. Только смотри не разбуди ее, не то крику не оберешься, ни к чему это.

И они разошлись — один проскользнул в спальню барона, другой, затаив дыхание, заглянул в комнату барышни.

В комнате было темно и тихо. Кубьяс прислушался и услышал именно то, что хотел, — спокойное дыхание девушки. И хотя ничего видно не было, потому что тучи затянули небо и даже луна не светила сквозь окно на постель, Ханс по этому дыханию ясно представил себе спящую барышню, рассыпанные по подушке локоны, одеяло, прикрывающее скрытые ночной сорочкой плечи. Ханс, не шелохнувшись, стоял в дверях и слушал. Тут он обратил внимание на свое собственное прерывистое дыхание и заметил, что он с барышней дышит в унисон.

И долгое время в темноте спальни не было слышно ничего, кроме ритмичного дыхания двух людей — мужчины и женщины.

Потом послышалось прерывистое дыхание кого-то третьего, камердинер оттащил Ханса от комнаты барышни и, довольно осклабясь, продемонстрировал две толстенные сигары.

— Взял из коробки! — пояснил он. — Пошли покурим! На постель я харкать не стал, подумал: вдруг простыни мне самому когда-нибудь понадобятся, зачем же свои вещи портить? Пошли, подымим сигарами!

Ханс допоздна просидел в комнате Инца, курил толстую сигару барина и, казалось, слушал болтовню камердинера, но на деле он прислушивался только к своему дыханию, зная, что на втором этаже одна барышня дышит в одном с ним ритме.

Ночью пришли волки и съели тело островитянина, оставленное валяться под березой.

13 ноября

Утро видело, как две маленькие фигурки бредут по глубокому снегу. Это были Имби и Эрни. Они несли с собой длинные поводья и направлялись прямиком в лес.

Амбарщик возился во дворе по хозяйству и вышел к воротам полюбопытствовать.

— Собрались в лес медведя проведать по случаю Мартова дня? — спросил он насмешливо. — Лучше не ходите, спит косолапый! Он не любит, чтоб его тревожили!

— Таких косолапых, кому начхать на священные народные обычаи, и среди людей хватает! — огрызнулась Имби. — Интересно, почему это в доме у амбарщика накануне Мартова дня так темно было?

— А зачем зазря лучины переводить, я гостей не ждал, рано спать лег, — объяснил Оскар-амбарщик. — Я не из тех, кто по ночам без дела шатается. Я сплю как следует и потому днем работаю как следует. Я не хожу с поводьями по лесам. Волка доить собрались, что ли? Что вы с этими поводьями собираетесь в чаще делать?

— Они у нас затем, чтоб болваны спрашивали, — ответил Эрни. — Ступай лучше в избу и жди, когда весной зазеленеют твои плодовые деревья, а осенью ты соберешь богатый урожай. Хэ-хэ-хэ!

— Ты чего насмехаешься, образина?! — рявкнул Оскар. — Какое тебе дело до моих деревьев? Вы что с ними сделали? Порчу навели? Отвечайте, змеи подколодные!

Но старики с диким хохотом скрылись за деревьями, и амбарщик остался один посреди своего двора.

Он был зол, как тысяча чертей, чутье подсказывало ему, что Имби с Эрни натворили в его саду что-то непотребное, некоторое время он вынашивал планы мести, а затем пустился догонять стариков, следы которых были ясно видны на снегу.

Шли они долго — впереди Имби с Эрни, перекинув поводья через плечо, а вслед за ними крался амбарщик. Старики время от времени оглядывались назад, но в лесу было сумеречно, и им было не разглядеть кравшегося среди сугробов Оскара. Так шли они примерно с час, и мороз стал донимать амбарщика.

— И куда этих дураков несет? — думал он. — К черту на кулички или еще куда подальше? Зря я за ними увязался, лучше остался бы в деревне да обшарил их избушку. Еще заведут меня невесть к какому лешему да скажут: на, мол, лопай. Может, лучше обратно повернуть?