Немного солнца в холодной воде

лся слишком рано, да и спал плохо, потому что деревенская тишина и покой раздражали его не менее, чем шумная сутолока Парижа. Его сестра, у которой он теперь жил, знала это и втайне обижалась. У нее не было детей, и к младшему своему брату Жилю она относилась как к сыну. И то, что ей не удалось за две недели, по ее выражению, "поставить его на ноги", казалось ей прямым оскорблением Лимузену, чистому воздуху родного края и вообще их семейству. Ей, разумеется, случалось встречать в газетах рас-суждения о"нервной депрессии", но она считала, что это скорее капризы, чем болезнь. Вот уже сорок лет, как Одилия с завид-ным беспристрастием делила время между своими родными,. своим мужем и своим хозяйством и, будучи лишенной воображе-ния в такой же мере, как и доброй, просто не в состоянии была поверить, что отдых, сочные бифштексы и прогулки не могут из-лечить от любого недуга. А между тем Жиль все худел, молчал и даже иногда убегал из комнаты, когда она, например, заводила разговор с Флораном, своим мужем, о последних событиях. Если же она включала телевизор, превосходный, недавно купленный телевизор, принимающий две программы, Жиль запирался у себя в комнате и выходил только на следующее утро. Он и всегда-то был взбалмошным путаником, но теперь, видно, и вовсе свихнулся в своем Париже. Бедняжка Жиль!.. Когда она гладила его по го-лове, он-удивительное дело!-не вырывался, позволял ей лас-кать себя, даже садился на скамеечку у ее ног и молча сидел, пока она занималась вязанием, словно у него становилось легче на душе от ее присутствия. Она болтала о всякой всячине, смутно догадываясь, что это его не интересует, зато успокаивает, как успокаивают все вековечные темы: смена времен года, виды на урожай, соседи.

Он решил уехать сразу же после мучительного дня, пережи-того в Париже, а так как денег у него не было, одни долги и, кроме того, любой незнакомый человек вызывал в нем страх, он решил укрыться у Одилии в обветшалом доме, который оставили им родители и куда она после их смерти переехала со своим мужем Флораном, нотариусом, человеком, по-детски кротким и беспомощным в делах, существовавшим только на арендную плату и кое-какую ренту и жившим в отрыве от со-бытий дня. Жиль знал, что у сестры ему будет смертельно скуч-но, но по крайней мере здесь он сможет убежать от самого себя, от тех нелепых припадков, которые, как он чувствовал, будут повторяться все чаще, если он останется в Париже. Во всяком случае, если он начнет тут кататься по земле, то свидете-лями окажутся только овцы на лугах Лимузена, а это все же ме-нее неприятно, чем рыдать на глазах у друзей и собственной лю-бовницы. Кроме того, побыть в обществе родной сестры, другими словами, единственного человека, связанного с тобою естествен-ными, кровными узами, казалось ему просто благословением небес. Всякая нарочитость, все показное вызывали в нем ужас. Теперь ему не в чем было себя упрекнуть - перед кем бы то ни было. Парижскую квартиру он оставил Элоизе, в газете его заме-щал Жан-он дал им обоим