Тихая музыка за стеной (сборник)

– В Японии продолжительность жизни девяносто лет.

– Они едят рис и морепродукты, – напомнила Мирка.

– И мы тоже будем есть рис и креветки. Так что у Валюсика впереди еще двадцать пять лет.

Зверев помолчал, потом сказал:

– Но ведь это так мало…

В прежние времена Зверев не дорожил жизнью. Ему было нечего терять. А сейчас – есть что терять. Сейчас ему дорог каждый день и каждая минута.

Страшно умирать – вот расплата за позднюю любовь.

Ариадна взяла дела Зверева в свои руки. Стала вести переговоры с заказчиками и галеристами.

Зверев как бизнесмен – круглый нуль. Заказчики сразу видели, что его можно объехать на хромой козе. Заказчики называли свою цену. Ада прибавляла нуль. Увеличивала в десять раз. При этом ее лицо было спокойным и бесстрастным, как будто речь шла не о деньгах, а о погоде за окном.

Дела Зверева пошли в гору.

Впереди обозначились большие перспективы. Возраст имеет значение для балетных и цирковых, а у скульпторов – длинный век. Они живут и работают до упора.

Ариадна настояла на машине. Зверев сопротивлялся. Он никогда не водил. Ему казалось: он бездарен по этой части, обязательно разобьет машину и себя и, не дай Бог, угробит чью-то жизнь. Но Ада сказала: сможешь. И он смог. И оказалось, что с машиной – совсем иная жизнь. Другой уровень свободы. И было непонятно – как он жил без машины и без Ады.

Он звал ее Дуся – производное от Адуси.

Она – Дуся, он – Валюсик. Иногда – Валентино, на итальянский лад.

Они никогда не сюсюкали на людях, но при Мирке случалось.

– Слушай, Дуся, – не выдержала Мирка. – Вот ты любила кагэбэшника, а сейчас любишь правозащитника. Тот был Пусик, а этот Валюсик.

– И что?

– Как это понимать?

– Я любила и люблю не функцию, а человека. Мужчину. Мужика, если хочешь.

– А принципы?

– От принципов детей не бывает. Дети родятся от любви.

– Ты как чеховская Душечка: мы с Ваничкой, мы с Васичкой…

– Но ведь не одновременно. Сначала с Ваничкой, потом с Васичкой.

Сверху спустился Зверев в клетчатой рубашке. От него пахло красками.

– О чем базарим? – весело спросил Зверев.

– Насчет чеховской Душечки, – сказала Ада.

– Я обожаю Душечку, – поделился Зверев. – Надо будет ее написать.

– А Ленин ее презирал, – напомнила Мирка. – Говорил: душечка Троцкий.

– «Иудушка Троцкий», – поправил Зверев. – А Душечка Потресов, меньшевик.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Ада.

– Ленин в своих политических целях мог извратить все, что угодно. Он был фанатик революции, а Душечка тут ни при чем. У Душечки был главный женский талант – талант любви.

– На что ты намекаешь? – насторожилась Мирка.

– Ни на что не намекаю. Прямо говорю.

Мирка обиделась. Получалось: у Ады есть талант, а у нее нет. Унизил, как Ленин Душечку. Свинья. Она породила этот союз: Дуся-Валюся, но ей никто не воздал должное. Хоть бы «спасибо» сказали. Хоть бы шаль подарили…

Старосельский праздновал день рождения. Круглая дата. Юбилей.

Ариадна получила личное приглашение. Не пойти было невозможно. Собирались друзья Леона, их семьи. Это были и ее личные друзья.

– Пойдем вместе, – приказала Ариадна. – Женщине неприлично приходить без мужчины.

– Ты вдова. Тебе как раз неприлично появляться с мужчиной.

– Сколько можно скрывать и прятаться? Я должна тебя предъявить…

В ресторан пришли вместе.

Приглашенных собралось человек сто. У всей сотни вытянулись лица. Ожидали, что Ада явится одна и в черном. А она явилась – яркая, помолодевшая, с правозащитником – «человеком не нашего круга». Сейчас, правда, другие времена, все круги перемешались, и все же… Года не прошло, у покойного пятки не успели остынуть, а она уже перекрестилась в другую веру, изменила всем сразу.

Мужчины насупились, подозрительно смотрели на своих жен. Их (мужчин) постигнет та же участь в недалеком будущем. Рога посмертно.

И с кем? С идейными врагами.

Их человечья стая потихоньку старела и редела. Юбилеи, юбилеи…

Все длиннее пройденный путь, все короче оставшаяся дорожка.

Ада и Зверев сели на свои места.

Против Зверева оказался пожилой господин, неуловимо знакомый. Зверев вгляделся и узнал: Валун. Он мало изменился, только поседел. Был толстый и остался толстый. Крупные глаза смотрели так же насквозь.

– Здравствуйте, – поздоровался Валун. – Вы меня помните?

– А как вы думаете?

– Думаю, помните.

Возле Валуна сидела его жена, неожиданно красивая. Эти валуны разбирали лучших женщин.

Между столиками ходил человек с аккордеоном. Как в деревне. На такие корпоративы (новый термин) приглашались дорогие артисты.

Аккордеонист – народный и заслуженный, играл песни семидесятых годов. Песни замечательные, лучше современных. Это были мелодии молодости. Все размякли и настроились.

Ада слегка погрустнела. Вспомнила Леона. Она его никогда не забывала. Ни на минуту. Но она не умела жить одна. Не умела ни о ком не заботиться. Она выражала себя через служение ближнему. Ада засыхала без ласки. Любить и быть любимой – вот ее самовыражение. Дни без любви – это дни, отданные черту. Она отдала черту целый год, двенадцать месяцев. Как будто жила под водой, не дыша и зажмурившись. А сейчас вынырнула и поплыла к берегу. Зверев – ее берег, ее причал. Пусть все осуждают, называют Душечкой? А кто сказал, что настоящая любовь бывает раз в жизни. Кто-то сказал. Но он ошибся.

Валун смотрел на Зверева слегка исподлобья. Как когда-то.

– А вы хорошо выглядите, – сказал он. – Лучше, чем раньше.

– Спасибо? Вы там же работаете?

– Естественно.

– В том же кабинете?

– В том же кабинете.

– А второй где? Белобрысый?

– Он больше не работает в органах.

– Сам ушел?

– Ну… Сами у нас не уходят.

– Понятно, – сказал Зверев. – А как вообще дела у КГБ?

– Сейчас хорошо.

– А было плохо?

– Первый президент раздробил нас на удельные княжества. А второй президент собрал в крепкий кулак. А почему вы спрашиваете?

– Ну как же… Общее прошлое.

Валун улыбнулся. Вне своего кабинета он был симпатичным.

– Вы не хотите передо мной извиниться? – спросил Зверев.

– За что? – удивился Валун.

– За то, что вы меня преследовали. Я ведь был прав.

– У вас ваша правда, а у меня моя. Я защищал систему.

– Ваша система развалилась.

– Появилась новая, – ответил Валун.

– Но она больна.

– В каком смысле? – насторожился Валун.

– Есть человек здоровый, больной и мертвый. Ваша система больна. Коррупция. Воровство.

– Будем лечить. Рассчитываем на вашу помощь.

– Вы и тогда рассчитывали.

– А чем вы, собственно, недовольны? Прожили десять лет в Париже. Вас же не в Сибирь сослали и не в Мордовию. Париж стоит мессы. Разве нет?

Валун смотрел незамутненно. Он не считал себя виноватым. Это был сторожевой пес системы. Один из пальцев в кулаке.

Официант разлил виски. Тамада произнес торжественный тост. Все пригубили.

– В меню указано шотландское виски, а это просто коньячный спирт, – заметила Ада.

Она понимала толк в напитках.

– Официанты подменили. Хозяин не знает, – предположила жена Валуна.

– Хозяин все прекрасно знает, – сказал Валун.

– Я об этом и говорю, – заметил Зверев.

Подали горячее. В меню оно называлось «риббай».

– Это не риббай, – сказала Ада. – Риббай – мраморное мясо. Корову кормят особым образом: получается слой мяса, слой жира. А это просто бифштекс.

Под конец вечера появился холеный мужик с огромным букетом. Его сопровождала охрана.

– Кто это? – спросила Ада.

– Спонсор, – неопределенно ответил Валун.

– Это Пончик, – объяснила жена Валуна.

– Пончик – фамилия? – не поняла Ада.

– Кликуха. У них по именам никого не зовут.

– У «них» – это у кого?