Журавленок и молнии

чит, молния ударила мимо... А какая у вас погода? У нас, если нет грозы, то тепло и солнечно. И от этого хорошее настроение.

...Ришка, только одно плохо: Горька на меня опять надулся. Кажется, сильно. Потому что я целый день был в парке с Валеркой, а Горька меня ждал, ждал... Но, понимаешь, нельзя было, чтобы Горька и Валерка вместе... Пока нельзя. Валерка его боится. Вернее, стесняется как-то... Я Горьке вечером хотел объяснить: «Понимаешь, так получилось, ты не обижайся...» А он: «Я и не обижаюсь, насильно мил не будешь». И пошел домой.

Вот это меня сегодня сильно грызет.

А еще грызет что-то непонятное из-за сегодняшней съемки для телепередачи. Да нет, я не боюсь, что плохо сыграю, и даже не волнуюсь, только кажется, что может что-то случиться. Вот этого боюсь, сам не знаю почему... Но ничего, это я переборю. И опять на всякий случай надену под майку свой старый пионерский галстук...»

Из-за съемки во всех классах отменили последние уроки (вот была радость в школе!). Учителя быстро отправили ребят по домам. Хорошо, что погода теплая, — в раздевалке никакой суеты. Среди учеников нашлись несознательные личности, которые пытались укрыться в разных классах и кабинетах: им хотелось потом просочиться в зал и поглазеть на телекамеры и операторов. Однако этих нарушителей быстро выловили и проводили к выходу. Им осталось разглядывать громадный серебристый фургон с буквами «TV» и два автобуса, которые стояли у школьного крыльца. От фургона и автобусов тянулись к школьным окнам толстые резиновые кабели.

А в школе стало пусто и гулко, как в каникулы. Только в зале возились у больших глазастых телекамер и многочисленных светильников молодые бородатые дядьки, а в раздевалке спортзала натягивали на себя театральные костюмы участники спектакля. Да в учительской переговаривались учителя — одни остались по делу, другие — из любопытства (их-то не выгонишь, как ребят)...

Журка украдкой поправил под футболкой галстук и торопливо натянул через голову узкую бархатную курточку с пышными рукавчиками у плеч и широким кружевным воротником. Подошел к молчаливому Горьке, сказал тихонько:

— Застегни, пожалуйста...

Это означало: «Горька, не сердись на меня. Я нисколечко не хотел тебя обижать. Я же не виноват, что так получается...»

Горька неторопливо и старательно затянул у Журки под воротником застежку-молнию. И ничего не сказал.

— Спасибо, — подождав, проговорил Журка.

Горька, наверно, не слышал. Он уже влезал в клетчатый комбинезон дежурного шута.

«Ну и пусть! — с резкой досадой подумал Журка. — В чем я виноват?»

Он кинул на плечи плащ и, позванивая шпорами, пошел из раздевалки. Почувствовал, что Горька смотрит вслед, но оглядываться не стал.

По звонким пустым лестницам Журка поднялся в зал. Здесь то зажигались, то гасли жгучие белые рефлекторы. На сцене стояла декорация комнаты принца. За кулисами басовито вякали электрогитары и подавала голос флейта. Журкина тревога почти угасла. Стало расти привычное праздничное волнение, как всегда