Золотое дно. Книга 2 (СИ)

— Документ? Что за документ? Разве у церкви может быть документ? — тоскливо надсаживался шепотом Хрустов.

— Говорю тебе! Это вроде как новогодняя открытка, которая раскрывается… с картинкой… только там церковь с крестом. Название: «Свидетельство о венчании».

— И что?! — не унимался Хрустов. — Скажешь: с печатью? Ха-ха-ха! Раньше был профиль Ленина, теперь профиль Христа?

— С печатью, — продолжал негромко, но твердо Никонов. — А как же! Открываешь — слева: раб божий такой-то венчается с рабой божией такой-то. Справа: таинство венчания совершил такой-то… Как положено. Документ. — И Сергей Васильевич добавил. — Надо бы и мне с Танькой повенчаться. Храм построил, а вот сам не повенчался. Да и детям было некогда. Молодцы твои.

— «Молодцы»?! Издеваешься, что ли?! — Я услышал, как вскочил кто-то и ходит по кабинету. Конечно, Хрустов.

— Разве я могу над тобой издеваться?! Милый, Лёвка! — поднялся и грузный Никонов. — У нас были комсомольские свадьбы! А у них такие вот… с венчанием!

— Сережа! — очень тихо сказал Хрустов. — Не надо меня убивать! Скажи, а бывают случаи, когда разводят?

— В церкви?!

— Ну, в церкви. Разводят? Если, например, насильно свели людей.

— Да что это такое, твою мать!.. — бешено заругался Никонов. — Илюшка, что, он на Валерке женится?! Твоя ненависть к Утконосу уже до смешного доходит! Красивая девочка, вся в мать… какого хрена?!

— Ты мне не ответил, — уже рычал Хрустов. — Разводят или нет?!

— Тише! Это бывает, но исключительно редко. Если уж идут в храм венчаться, значит, высокая любовь. Не просто в ЗАГС пятый раз. Перед богом предстают.

— А если открываются какие-то обстоятельства? — сквозь зубы пытал Хрустов.

— Какие обстоятельства?! Ну, могут быть обстоятельства… — Никонов закурил. — Там четыре пункта, кажется. Если СПИД… если кто из них сумасшедший… еще что-то… Не дури! Во-первых, венцы может снять только архиерей. И только той епархии, где проходило венчание. Стало быть, если что, надо лететь в Москву. Не позорься.

Старые друзья замолчали. Я уже хотел войти, как Никонов снова закричал:

— Не нам — им жить!.. Тоже мне — Монтекки и Капулетти!.. Когда мой сын привел свою пташку, и я узнал, что она дочь какого-то еврея из банка, страшно расстроился. А потом присмотрелся: симпатяга. Ну что ты тут поделаешь?! Есть в них что-то, правда? Сильная публика!

— Да при чем тут?! — замычал Хрустов. — Не люблю я, не люблю…

— Не люби! А будь человеком. Эх, Левка, помнишь песню пели: «Шли два матроса с буржуйского плена?» Иван Петрович научил. Сейчас ее можно снова петь, не меняя ни слова… — И затянул дребезжащим голосом. –

Шли два матроса с буржуйского плена…

с буржуйского плена да домой…

И только ступили в севастопольскую бухту,

как их споразилы-ло грозой.

Сказал один матросик: мне нету больше мочи,

мне нету больше мочи так жить…

Да пой же ты!

Хрустов не пел, молчал.

— Эх ты!

Заплакали горько ка-гарие очи…

кадеты с нас веревку будут вить…

Сказал второй матросик: ведь мы же проиграли,

ведь мы же проиграли войну…

Красное знамя варва́ры растопали,

и батька бородатый наш в плену…

Я постучался в дверь и зашел. Хрустов плакал в углу, сидя в кресле, опустив голову. Никонов стоял с рюмкой в руке, на лацкане пиджака у него сверкали два ордена — с крестом и государственный… и когда успел пришпилить?

— А, Родя? Давай со мной. Лёвка картину гонит… больной… а у меня-то инсульт был, это тебе не инфаркт… мозги дороже…

И чего он распелся, чего разгулялся?! Делать было нечего, я чокнулся с Сергеем Васильевичем.

Зазвенел телефон. Никонов снял трубку.

— Слушаю. А, ты? — Никонов глянул на Хрустова, потом на меня. — Да ничего, так, по душам… А где вы? Понял, базара нет. — Положив трубку, Сергей Васильевич пояснил Хрустову. — Посиди тут покуда… и ты, Родион… у нас дельце минут на пять… насчет полета в тайгу…

— В какую тайгу?! — кажется, только сейчас до Льва Николаевича дошло, что разговоры про то, чтобы выбраться на природу, вполне серьезны. — С ума сошли! Пир во время чумы! Тут такое может случиться…

— Хуже, чем случалось, уже никогда не случится! — бросил Никонов и глянул на меня. — Сейчас придем.

Оставшись с Хрустовым, мы долго молчали. Я вспомнил, что до сих пор не дал знать домой, что добрался, что жив-здоров.

— Как ты думаешь, могу отсюда позвонить? — спросил я у Льва Николаевича. — Не рассердится Туровский?

Хрустов вяло махнул рукой. Он думал о своем.

Я набрал код своего города, номер домашнего телефона и услышал голос жены.

— Наконец-то! Вы там запили, что ли?

— Перестань, — упрекнул я Аню. — Тебе не идет такой тон. Ты же не Елена! Мы здесь о жизни говорим, прилетел Сергей Никонов. Все хорошо. День-два — и я дома…

Положив трубку, я увидел — на меня напряженно смотрит Хрустов.

— А Елене Николаевне ты можешь позвонить?

— Что, худо? — я испугался за него. Он был бледен, часто дышал.

— Нет. — Он сжал кулаки. — Позвони. Она многих лечит.

Елена оказалась дома. Услышав от меня, что я в Саянах, сама попросила немедленно передать трубку Хрустову.

Какое-то время он понуро слушал ее поучения (до меня доносились лишь невнятные, веселые вскрики ее), а потом все же перебил:

— Простите… Елена Николаевна… а у вас… у вас священники лечатся? Ну, чтобы солидный… архиерей… Что?! Где?! Так это же рядом. — И пояснил мне. — В Минусинске… — И в трубку. — Понимаете… поймите… есть тут одна пара молодых людей… нет, не геи, тьфу… парень и девушка, легкомысленно зашли в церковь и обвенчались… а сейчас… Слушаю. — И по мере того, как он слушал врача, лицо его меркло. — Извините.

Хрустов положил трубку. Я понял, что моя свояченица четко объяснила ему всю нелепость и невозможность затеи развенчать молодоженов. Причем, я думаю, она сразу сообразила, какие именно эти молодые люди. Во всяком случае, кто таков жених.

— Она сама верующая… — растерянно пробормотал Лев Николаевич. — Не думал, с ее-то характером…

И мы снова замолчали. О чем-нибудь поспрашивать его? Я не решился.

Включил телевизор. Выступали юмористы, нарочито гундосо о чем-то говорящие люди.

— Выключи!.. — прорычал Хрустов и закрыл лицо руками.

Прошло, наверное, не меньше получаса, пока, наконец, троица начальников — краснолицых, довольно злых на вид — вернулась в «монплезир».

— Поехали. Спать хочу, не могу, — пробурчал Никонов.

— Верно, утро вечера мудреней, — изрек Ищук. — Да и в тайге без лишних ушей легче говорить.

— А здесь какие уши?! — пожал плечами Туровский.

К счастью, они не покосились ни на меня, ни на Хрустова. Да и какие мы им соперники в их прожектах…

Над Вирой дождь еще сыпался, теплый и редкий. Молнии продолжали сверкать, но далеко, в северной стороне, громы катились долгие и глухие…

Ищук уехал на своей машине, Туровский в джипе отвез нас троих — Хрустова, Никонова и меня — на гору, к дому, где живет Хрустов.

— Ну? — спросил он, пожимая руку Никонову. — Понял?

— Да, фрукт еще тот, — отвечал хмуро Никонов. — Но и ты ведешь себя… Ладно, до завтра, Валера!

Мы поднялись в квартиру. Татьяна Викторовна и Галина Ивановна встретили нас упреками:

— Что же так долго? Голодненькие, небось! Давайте к столу…