Золотое дно. Книга 2 (СИ)

— А летом на яхтах? — спросила тоненькая девочка с кудряшками как у негритянки.

— Летом на яхтах катаются, но каньон у нас узкий, мало места для маневра. Бывает, что плавают топляки. Это бревна, которые стоят в воде как карандашики, иной раз даже макушки не видно. Откуда берутся? Весной река сбрасывает в водохранилище лес с берегов, а кроме этого продолжают всплывать затопленные деревья. Масштабы далеко не те, что были когда-то, но деревянные острова могут плавать. Как мы защищаемся от этого сора? Перед плотиной — цепочка металлических бонов, от которых цепляют и забирают деревья катера гидротехнического цеха, оттаскивают в заводь, где лес вытаскивается на берег и складируется. И на входе водоводов стоят решетки. А мелкие щепки гигантским турбинам не помеха. Кончено, мы помним о диверсиях и терактах — времечко такое пришло. Любая охрана уязвима, вы это по кинофильмам знаете, даже охрана президента США. У нас тоже есть охрана, она хорошо вооружена, снабжена средствами связи. Так что прошу не баловаться, никаких пакетов не оставлять. Что могут нехорошие люди? Вывести из строя либо машинный зал, либо какой-нибудь из менее значимых электроузлов. В этом случае, пока идет ремонт, электроэнергию Вира и САРАЗ получат из энергосистемы России. Другое дело, плотина… но ее разрушить невозможно.

— А говорили, она трескается… — напомнил мальчик-всезнайка.

— Все на свете разрушается. Если ничего не делать, конечно, когда-нибудь, через сотню лет появятся трещины, размоется основание, плотина превратится в решето — и вода сама уйдет. Но за всеми узлами плотины у нас тщательно следят. Измерение перемещений ведется с точностью до сотой доли миллиметра. Разрушить плотину непросто из-за ее огромной массы, ибо внизу она шириной сто десять метров из высокопрочного армированного бетона, да еще врезана в скальные берега. Вверху, правда, шириной всего двадцать пять, но и там нужна как минимум атомная бомба…

— А если землетрясение? — не унимался мальчик с гладким пробором.

— Плотина рассчитана на удары до семи баллов. В Саянах таких землетрясений на было никогда и, как уверяют ученые, не предвидятся. Страшнее — волна, которая может появиться при взрыве атомной бомбы в водохранилище, она перехлестнет через плотину и сметет Виру, Саракан, завод… Сама же плотина, сработав как арка, скорее всего устоит. Но, как вы знаете, наше правительство заключило договор с Америкой о сокращении ядерного оружия. Война никому не нужна.

— Здорово! Значит, там сплошной бетон… — девочка с негритянской прической топнула туфелькой.

— Внизу? Нет, не сплошной бетон, там галереи, их много. Только продольных восемь, а есть еще и поперечные. Там сухо и светло, сотрудники ходят пешком, но есть и маленький трактор с тележкой, есть электрокар. Нет, мы сейчас туда не пойдем, уже поздно. И вообще, там бывают только геодезисты, которые снимают показания контрольно-измерительной аппаратуры, электрики, которые заменяют перегоревшие лампочки, и те, кто занимается лечением плотины.

Посмотрев на часики, женщина с красной косынкой на шее заторопилась:

— На станции, как вы видите, сколько?.. десять агрегатов, мощностью по шестьсот сорок тысяч киловатт. Можете подсчитать: установленная мощность станции — шесть с половиной миллионов киловатт. Но одновременно работают не более восьми (один — в резерве, один — в ремонте). Эти агрегаты, прототипами которых были светоградские, до сих пор мощнейшие в России. Для работы с нагрузкой шесть и четыре десятых миллиона киловатт, расход воды должен быть три с половиной тысячи кубометров в секунду. В среднем в год мы вырабатываем около двадцать пяти миллиардов киловатт-часов. На сегодняшний день общая выработка превысила четыреста миллиардов.

— А почему ГЭСы называются пиковыми? — спросила тоненькая девочка.

— А потому что они включаются на большую мощность, когда такая мощность срочно нужна, например, заводу. Или как шутят инженеры — когда вся Сибирь смотрит футбол. Или в случае аварии какого-либо энергоблока на угольной станции. Энергия же идет в единую энергосистему России. Кстати, там ей и назначают некую усредненную цену. Сама же Ю.С.Г. же продает ее по отпускному тарифу две целых восемьдесят пять сотых копейки (самому низкому не только в России, но, наверное, и в мире). Вот такая у нас ГЭС!

— Идемте! — негромко позвал Туровский. — Я кое-что вам и сам расскажу.

— …была фильтрация, да. Но мы пригласили франко-испанскую фирму, они привезли полимеры, которые могут при низких температурах и высоком давлении держать воду… в галереях стал сухо…

Валерий Ильич не выдержал, обернулся, жестко перекрыл женский голосок:

— Не совсем так, Светик! Сначала полимер был их, это правда, но сейчас разработали наши, в Питере. Не хуже и себестоимость в семь раз дешевле. Конечно, иностранцы успели озолотиться… зарплату вынуждены были платить им сумасшедшую… Но этого уже больше не будет!

Мы — Туровский, Ищук и я — вошли в лифт и довольно долго спускались куда-то вниз. Наверное, как раз в одну из галерей.

Поскольку я внимательно читал летопись Хрустова, я, оказавшись в темноватом тоннеле, вспомнил, как здесь бродил в полной темноте Валерий Ильич. И представив это, я уже не мог смотреть по сторонам, а думал только о могучей силе, нависшей над нами… больше ни о чем не мог думать… Впрочем, здесь вправду не было ни лужиц, ни потеков на стенах.

— А?! — хохотнул Ищук, барственно обняв меня за плечи. И эхо от голоса зыкнуло в стороне.

Зазвонил сотовый телефон у Туровского, и тот, негромко переговорив, заторопился наверх.

Когда мы поднялись и подошли к двери в кабинет Туровского, услышали ругань. Да, это ругались Никонов и Хрустов.

— Какого хрена из себя девочку ломаешь?! Как цветок в холодильнике пролежал четверть века и сейчас всех паришь!

— А ты будто из зоны вышел! Был бы жив Климов, он бы тебе зубы вышиб…

Туровский поморщился, приложил палец к губам и повел нас с Ищуком в кабинет напротив. Я успел заметить надпись на медной дощечке: ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР. Валерий Ильич зажег свет, показал нам на кресла, включил компьютер, посмотрел на какие-то цифры на экране.

— Ничего, биржа не обижает. — Он открыл незапертый сейф и достал пузатую бутылку коньяка с рюмочками.

— Давай, — кивнул Ищук.

— Я не буду, спасибо, — сказал я. Когда я пью спиртное, я плохо запоминаю. А сегодня надеялся стать свидетелем и других интересных разговоров.

Простите меня за самозванство, но мне так подумалось: может быть, мне придется написать — пусть для себя, для нашего музея — хотя бы краткое завершение летописи Хрустова…

17

Однако посидев рядом с начальством минут десять, я почувствовал, что оказался здесь не очень желательным гостем. Ищук и Туровский почему-то переглядывались, чиркали зажигалками, тянули время. Видимо, им было необходимо пообщаться один на один. И я поднялся.

— Господа, если можно, постою внизу, на выходе, в дверях, послушаю дождь.

— Как угодно, Родион, — улыбнулся Туровский. — Кстати, там у охраны в комнате телевизор… можете посмотреть Москву… у нас своя «тарелка», качество изображения отличное.

Выйдя из кабинета главного инженера, я остановился в коридоре, раздумывая в который раз, не уехать ли мне завтра же домой, и обратил внимание, что в кабинете напротив теперь стало тихо. Зайду-ка к своим героям.

Но, миновав двухпорожный «предбанник» директорских апартаментов, я услышал через неприкрытую дверь «монплезира» быстрый разговор. Здесь уже не ругались, говорили тихо. Мне бы, конечно, уйти, не слушать, но разговор оказался чрезвычайно любопытным. Хотя, зная характер Хрустова, я мог бы и сам догадаться, что он поведет себя именно так…

Это касалось свадьбы сына. Вернее, венчания, которое случилось в Москве.

— А может, шутишь? Неужто правда? В церкви? Они что, верующие? Это мода среди молодежи! Пепси-кола и церковь! Зашли, со свечкой постояли! Это надо отменить!

— Нет, брат, — говорил в ответ Никонов. — Это, брат, серьезно. Этого не отменишь. У них документ. Я видел в самолете, они показывали.