Розы и хризантемы

Она стелет на полу какую-то тряпку.

— Будешь здесь спать. В следующий раз будешь слушать, что тебе говорят.

Я не могу уснуть. Я лежу и смотрю на полоску, которая отделяет стенку от потолка. Белый потолок, оранжевая стена, коричневая полоска. Если долго смотреть, полоска начинает качаться — вверх-вниз, вверх-вниз… Взмахи шире, шире… Я зажмуриваюсь. Открываю глаза — полоска скачет через всю стену.

Голова болит… Опять эти шары катаются по телу. Вот отчего я чешусь — от их колючих боков… Липнут, трутся о кожу, давят…

— Ну конечно! Опять температура! — возмущается мама. — Говоришь-говоришь, талдычешь-талдычешь — и все без толку! Никакой пользы, ноль внимания, как об стенку горох! Вечно мокрые ноги, вечно грязные руки! Вечно таскается черт знает где!

Вечно… Какое шершавое, противное слово… Как у меня болит голова… Неужели она никогда не замолчит? Пусть она замолчит наконец…

Я снова лежу на кровати, рядом сидит женщина-врач.

— Я вам выпишу ихтиоловую мазь, — говорит она маме. — Будете мазать. И обязательно овощи и фрукты.

— Что вы, доктор! — пугается мама. — Какие овощи? Какие фрукты? Откуда?

— По крайней мере, питьевые дрожжи. У нее малокровие и авитаминоз.

— Малокровие? — ужасается мама. — И от этого прыщи? Первый раз слышу…

— Это не прыщи, это фурункулез.

— Боже мой, я думала, это от грязи!

— И от грязи тоже, — говорит врач.

— Но где же я возьму дрожжи?

— Постарайтесь, так достанете. Что вы, в самом деле, в таком доме живете и не можете достать дрожжей?

— При чем тут дом? — удивляется мама. — Конечно, у некоторых есть связи, я понимаю. Но я этого совершенно не умею… У меня мать погибает в Минске, а я не могу ее выписать.

— Оставьте мать, думайте сейчас о ребенке, — говорит врач. — Ей нужно быть на солнце. У кого-нибудь из соседей есть балкон?

— У нас на кухне есть балкон…

— Вот и хорошо. Будете выносить ее каждый день на полчаса. И еще я вам выпишу микстуру, будете протирать ей глаза.

— Что пользы протирать, — говорит мама, — когда она вечно трет их грязными руками!

— Не будут чесаться, не будет тереть. — Врач захлопывает свой чемоданчик и подымается. — Я завтра зайду проверить, как у вас идут дела.

— Спасибо, доктор, — говорит мама обиженным голосом.

— Павел у меня второй муж, — рассказывает мама тете Лере.

Они сидят за столом и, наверно, думают, что я сплю. Но я не сплю.

— Честно говоря, я не так уж и стремилась к этому браку, — объясняет мама. — Понимаете, все-таки разница в возрасте… Не то чтобы меня это пугало, но как-то обычно принято думать, что мужчина должен быть старше женщины, а не наоборот… Что там говорить, он был безумно влюблен, все время настаивал, чтобы мы поженились. Я долго колебалась, но в конце концов… В двух словах всего не расскажешь… То есть я, конечно, не жалею, он гораздо интересней, чем тот, первый, — и как человек, и как мужчина. И значительно моложе… Представьте себе, того тоже звали Павел. Только этот Павел Александрович, а тот Павел Николаевич. Павел Николаевич Пахомов. Ему уже сорок стукнуло, когда я за него вышла. У него дочь была почти моя ровесница. Умерла спустя два года. Довольно интересная была девушка, балерина. Сделали неудачную операцию…

— А муж? — спрашивает Лера Сергеевна.

— Муж? — повторяет мама.

— Тот муж. Он что, тоже умер?

— Пахомов? Нет, мы разошлись. В двадцать восьмом году. Я ведь за него без всякой любви вышла. В молодости он, очевидно, был интересный мужчина — судя по фотографиям. Но когда я его узнала, ничего уже не осталось — толстый, лысый…

— Зачем же вы за него пошли?

— А что было делать? Обстоятельства навалились, Лера Сергеевна, дорогая! Двадцатый год, Гражданская война, голод, деваться некуда, а он все же был директором фабрики, получал паек… Тетка его вела хозяйство, это тоже было удобно — я терпеть не могу кухонной возни. А потом что-то там случилось на этой фабрике, не знаю, не то злоупотребление какое-то, не то недостача, короче говоря, его посадили. А я уже в то время познакомилась с Павлом, но, знаете, когда его посадили, как-то неудобно было уходить. Когда человек и без того в беде… Он три года просидел, его досрочно освободили, но все равно стало ясно, что вместе мы жить не можем. Но я еще забеременеть успела. Когда он вышел. Угораздило, что называется. Черт попутал.

— Да, — говорит Лера Сергеевна, — кто хочет детей, у того ничего не получается, а кто не хочет… Я вот восемь лет с Ильей Витальевичем прожила, прежде чем Витюшку своего родила.

— Мне бы такое счастье! — говорит мама. — Нет, я только и знала, что беременела. Просто проклятие какое-то! Вначале такая дура была, совершенно не умела предохраняться. Каждые полгода как часы! Пахомов, конечно, хотел, чтобы я родила, но я понимала, что рано или поздно уйду от него, так что мне эта обуза была совершенно ни к чему. Он был очень тяжелый человек, жутко ревнивый.

— Ну, при такой-то жене — молоденькой да красавице — неудивительно, — говорит Лера Сергеевна.

— Это не только меня касалось. Он и первую жену буквально в гроб вогнал этой своей ревностью идиотской. Мне соседи рассказывали. Со мной он уже не позволял себе такого, знал, что я чуть что — подымусь и уйду, а ее форменным образом извел. Нет, в молодости я и думать ни о каких детях не думала. А на старости лет, видите, попалась на эту удочку. Простить себе не могу!.. Но разве можно было предвидеть весь этот ужас? Павел до войны занимал приличную должность — заведующий отделом. Можно сказать, почти не нуждались… Хотелось верить, что что-то еще может наладиться…

— А тот муж? — спрашивает Лера Сергеевна. — Вы с ним отношений не поддерживаете?

— Что вы! Зачем? Какие тут могут быть отношения? Наверно, теперь уже совсем старик. За шестьдесят… Если вообще жив. Перед войной он где-то на Урале жил, а теперь уж не знаю…

Стелла Полонская стоит на балконе пятого этажа. Странно, что я вижу ее, — из нашего окна никак нельзя видеть этого балкона. Но все-таки я его вижу. И еще непонятно, что она делает там, на чужом балконе, ведь они живут на втором этаже, а не на пятом. Это балкон Иноземцевых, что же там делает Стелла? Зачем она перелазит через балконную ограду? Мне страшно… Я не хочу, чтобы она перелазила через ограду!

— Не надо! — кричу я. — Стелла, не надо!

Не слышит меня… Отпускает руки и наклоняется вперед. Я очень хорошо все это вижу. Вижу, как она падает, падает вниз, на тротуар под балконом. Вокруг собираются люди, целая толпа людей, и я тоже стою теперь в этой толпе.

— Зачем, зачем ты это сделала?! — кричат все и плачут. Я тоже плачу.

— Чтобы вы выслушали меня, — отвечает Стелла. — Вы не хотели слушать…

Все ждут, что она еще скажет. Но она ничего больше не говорит. Совсем ничего. Ни слова…

— Проснулась — вставай, нечего валяться! — говорит мама.

Я не двигаюсь. По вискам у меня текут слезы.

«Чтобы вы выслушали меня…» Но ведь она ничего не сказала… Неужели для того, чтобы человека выслушали, он должен спрыгнуть с балкона?.. Неужели Стелла в самом деле спрыгнула с балкона? Нет, это была не Стелла, это была Нонна, ее сестра Нонна… Та, которую задавил трамвай…

— Что ты ревешь, как белуга? — говорит мама. — Что случилось?

— Она нарочно прыгнула под трамвай, да? — говорю я.

— Кто прыгнул? Какой трамвай?.. Что за бред? Что ты несешь?

— Нонна Полонская…

— Нонна Полонская?! С чего ты взяла? Что за глупости… Кто тебе сказал?

— Я знаю… Вы не хотели ее выслушать!.. Никто не хотел выслушать ее…

— Перестань! Прекрати сейчас же! — сердится мама. — Новости! Какая-то идиотская история. Кто тебе наплел эту чушь? Только этого не хватало!

Я не отвечаю. Как я могу объяснить ей? Она все равно не поймет. Она не хочет понять. Никто не хочет понять… Чтобы они захотели понять, нужно спрыгнуть с балкона… Или броситься под трамвай…