Обратная перспектива

— Однодворец.

— А это ещё что такое?

— Ну, хозяин.

— А ху, пусть будет хозяин. Немножко подходит.

— Слав, — вспомнил Карл, — а с наследством как быть? С Дедушкой. Вернуть?

Славка осклабился:

— Ладно, Борисыч. Пользуйся пока.

Татьяна глянула на небо и обеспокоилась:

— Карлик, пора ехать. Неудобно опаздывать — люди под мостом. И дождь вон собирается.

Они копили на новый колодец долго, как Плющ на аттестат зрелости, но всё же скопили. Сейчас приедут мастера из Кимр, посмотрят, что да как, выберут место.

Карл с опаской подошёл к трёхсильному «Джонсону», покачал его. Бултыхнулось с полбачка бензина, в один конец и то не хватит. А вот ещё два литра уже разведённого, в пластиковой бутылке. Теперь в самый раз. Но ведь ещё отвозить их обратно… В сарае скопилось с полдюжины канистр — дети навезли — пустые в основном, но были и тяжелые. Так, в одной из них солярка, не перепутать бы. Вот, кажется, и девяносто второй.

Карл налил пятилитровую флягу из-под воды, подробно прочёл аннотацию на банке с маслом, аккуратно отмерил…

В технике он не разбирался так глубоко, что тупел перед ней, впадал в ступор, как некогда у чёрной доски на уроках математики. Мотором пользовался редко, и каждый раз боялся, что не вспомнит последовательность двух-трёх действий и не сможет завести.

Взвалил мотор на плечо — тележке он не доверял — подпрыгнет на кочке и стряхнёт что-нибудь важное. Подхватил флягу с бензином.

Татьяна шла впереди с вёслами и дождевиками для гостей. Карл залюбовался её силуэтом на фоне серого неба, даже прищурился.

Татьяна вычерпывала воду из казанки, Карл, пыхтя и матерясь, прилаживал мотор.

Он с детства мечтал о резиновой лодке. Лодка продавалась во всех спортивных магазинах и стоила восемьдесят рублей — деньги непомерные. Была она двухместная, из мягкой толстой резины, тальк серебрился на ней, как соль на чёрном хлебе. Её можно было накачать велосипедным насосом за пятнадцать минут. Смущали только вёсла — они были короткие, и грести нужно было от локтя, а не всем телом, как мечталось.

За всю жизнь так и не нашлось свободных восьмидесяти рублей. А сейчас — вон казанка, надёжная и устойчивая, как утюг. Сашкин катер «Прогресс» валяется, перевёрнутый, возле дома, лёгкая килевая лодочка, ялик, стоит вон рядом, у тростника, а той, о которой мечталось, не будет уже никогда.

Всякий раз, оказываясь на причале, Карл старался не смотреть в сторону ялика, которому он изменил с плоскодонной казанкой — щемило сердце от ощущения собственной ничтожности.

Нет ничего печальнее брошенной лодки. Над ней всегда идёт дождь, или стоят сиреневые сумерки, мерцает слабая звезда.

Некрасовская «несжатая полоса» — размышлял Карл — символ социальной несправедливости и тяжкой доли русского народа. Символ, но не образ. А брошенная лодка — образ, да что там образ — сама жизнь. Вот и у Рубцова: «Лодка на речной мели скоро догниёт совсем…»

От этих рассуждений Карлу стало ещё противней — человек, совершивший предательство, не имеет права на элегию.

С этим яликом было много хожено.

Мощный западный ветер гнёт еловый бор на том берегу, как тресту, и разводит волну на широкой реке, резкую, ломкую, с жёлтыми барашками, ялик на скорости стоит дыбом, и держать носом к волне нельзя — там берег, и руль дрожит и вырывается из окоченевшей руки, и валит майский снег — коварный, несправедливый, и нужно пройти двенадцать километров до моста — там ждут, а перевернуться никак нельзя — на тебе сапоги-ботфорты, ватные штаны и ватный же бушлат весом с полтонны.

Перевернуться всё же пришлось, но в другой раз — тихим майским вечером. Карл сидел на руле и гордился оказанным доверием — технически подкованные пассажиры, опытные водилы — Сашка и родственник среднего звена сидели по бортам, пили водку, закусывали сырой сосиской. Карл пил мало и через раз — за рулём всё-таки.

Километрах в полутора от причала родственник преисполнился любви к своей жене, встречающей его, возможно, на берегу. Он выпрямился во весь рост, приложил ладони ко рту и полётным голосом закричал: «Дина-а! Я люблю тебя-а-а!» Этого ему показалось мало, и он шагнул в сторону берега, к борту, где сидел Сашка…

Карл увидел перед собой голубое днище. Оно лоснилось, как спина дельфина. Вода оказалась холодная, но не слишком, свитер намок мгновенно и держал градус.

Очкарик Сашка бултыхался сосредоточенно, — длинноногий, он пытался нащупать дно и, не нащупав, сдирал с себя сапоги. Очкарик родственник, выпучив глаза за стёклами и отдуваясь, пытался дотянуться до перевёрнутой лодки. Карл прикинул — до берега далековато, и с сожалением, нога об ногу, содрал свои сапоги тоже.

Родственнику помогли добраться до борта, Сашка нащупал дно, и все успокоились и даже развеселились. Карл всё же сердился — не хватало утонуть на мелководье во имя чужого шутовства.

Материальный ущерб составили две сумки с продуктами, две пары резиновых сапог, насос «Малыш» и две с половиной бутылки водки.

Не считая, правда, Сашкиных ключей от машины с кнопкой сигнализации. Кнопка намокла, и машина больше не завелась. Никогда.

Случались штилевые закаты с торчащими на корме удочками, когда ялик слушался малейшего движения весла, всё понимал, улыбался и подмигивал.

Татьяна выгребла из узкого коридора между стенами тростника. В коридоре стояли лилии и кувшинки — не намотать бы — выгребла на чистую воду, Карл повспоминал немного, разобрался с подсосом, дёрнул с волнением за верёвочку. Мотор завёлся со второго раза. Карл вздохнул с облегчением, сел поудобнее, пристально посмотрел вдаль. Достал сигареты и попросил Таню прикурить.

5

Небо обложило от леса до леса, редкие капли падали весомо, со значением. «Пойти сетку проверить, — решил Славка. — Как зарядит — хер выберешься, а рыба подохнет».

Он надел болотные сапоги, взял ведро. Тусклое облако светилось на мокрых досках причала. На лавочке сидел Николай Рубцов. На нём была короткая курточка с капюшоном, в покрасневшей озябшей руке — бутылка портвейна.

Славка подошёл почти вплотную, но Рубцов помалкивал. Славка закурил и выжидал с любопытством. Наконец Рубцов, не оглядываясь, заговорил:

Рубцов:

Славка:

— Это у тебя, Николай, болезнь такая. Как её… Хорёк, что ли. Шёл бы ты и, правда, к домочадцам, чем болтаться по тревожным кустам.

Рубцов:

— Счастье твоё, Славка, что я люблю тебя, как русский народ. А то дал бы тебе по морде. Выпить хочешь?

Славка:

— Давай.

Он взял бутылку и хмыкнул:

— Давно не пил из горлА. Пора тебе, Николай, завести стакан. И дом. И лошадь. И бабу.

Рубцов, горестно качая головой: