Камышовый кот Иван Иванович

А на одной из фотографий в немолодой, но всё ещё красивой женщине можно было узнать Макариху. Рядом с ней сидел бравый воин в гимнастёрке с «кубиками» в петлицах — лейтенант предвоенных лет. И каждый из изображённых на фото супругов держал на руках малыша… В том же сундучке обнаружился старый конверт с адресом и фамилией жителя Талабска. Фамилия была та же, что у Макарихи. Ваня попросил Верушку на всякий случай написать по этому адресу, известить о смерти родственницы. «Вдруг да кто и объявится из родичей, — может, хоть эти фотки-бумажки да кольцо возьмут. Кто знает — вдруг да и поселятся здесь…»

И точно — через полмесяца у дома Брянцевых остановилась «тойота», из которой сначала вышла дородная дама. Такая пышнотелая, что сидевший за рулём мужчина нехилого телосложения казался тщедушным рядом с ней. Оба они небрежно взглянули на остатки фундамента бывшей избушки, прошлись по запущенному участку покойной бобылки, где уже давно ничего не росло, кроме нескольких одичавших яблонь и вишен. Затем объявили Брянцевым, что земля эта им не нужна, хозяйствовать тут не входит в их планы… «А вот скажите, — начальственным тоном обратилась дама к Ване и Тасе, — вы, наверное, всё ценное уже отсюда взяли?»

Опешивший Ваня молчал, а Тася ответила: «Да тут ничего такого ценного и не было, вот… разве что это». И она протянула горожанке сундучок: «Тут — всё». Дама брезгливо порылась в бумагах, мельком и с кривой усмешкой взглянула на фотографии. Потом взяла кольцо и попробовала его на зуб. Вгляделась и нежданно нежным и ласковым голосом воскликнула: «Ой, алмазик!» Потом с нескрываемым презрением произнесла: «Н-да… нажила себе бабка состояние, нечего сказать! Чуть не сто лет небо коптила, а ничего не скопила…»

— Так это бабушка ваша была? — спросил Ваня. «Да, отчима моего покойного мать. Он хотел старуху взять к себе, когда в Талабске устроился, но его супруга была против. Мама моя, то есть. Нас и так трое было, а квартира двухкомнатная, куда там ещё и старуху… А потом уж нам всем не до неё стало. Сначала в новую квартиру переезжали, потом дачу строили… Потом отчима сняли, он тут же от инфаркта и помер. Так что — как-то не до старушки этой нам было… Такова „се ля ви“, сами должны понимать. А впрочем…» — и дама оборвала свои пояснения, махнув рукой…

И вдруг встрепенулась: «А вот что, любезные, мы тут перед тем, как к вам заехать, на всякий случай со старостой волости вашей встретились. И прослышали, что у вас котик какой-то необыкновенный имеется. Будто надёжней любой собаки охраняет вас, так? Этот, что ли?» — и она кивнула на Ивана Ивановича, который с настороженно-высокомерным видом стоял около хозяев. «Красавец, ничего не скажешь!» Она вынула сигарету, щёлкнула зажигалкой, затянулась и, выпуская дым, взглянула ещё раз на кольцо, лежавшее на её ладони. «Давайте-ка такой бартер сделаем: мы вам это колечко, вы нам — вашего кота. Серебро-то старинное, с высокой пробой. Эта штучка двадцати таких котов стоит!»

Ваня с Тасей переглянулись. Приёмыш, судя по его виду, почуял что-то недоброе. Недавно загустевшая и запушившаяся шёрстка на его загривке — признак того, что он вошёл в «матёрый» возраст — стала на глазах топорщиться, как настоящая грива. Это, так же как и его взметнувшийся «камышовый» хвост, тоже было верным признаком его гнева… Наконец Ваня разлепил губы и выдавил из себя: «Вы… это… Вам человека живого не надо было… При жизни знать бабку не хотели. А уж на кота вам всяко плевать будет, если что…» А потом не выдержал, взорвался: «Да этот кот один сотню таких, как вы, с вашей тачкой вместе стоит!» И ушёл в дом, громко стуча каблуками по крыльцу. За ним, ни слова не говоря, ушла и Тася. После чего, презрительно фыркнув и повернувшись задом к приезжим, удалился и приёмыш…

— Хамы! Хамы деревенские! — громко прошипела несостоявшаяся покупательница кота. «Выгоды своей знать не хотят! Да за такое кольцо…» — и тут она, от возмущения дёрнувшись всем своим тучным корпусом, выронила единственную драгоценность покойной Макарихи. Колечко покатилось в густую траву… Около часа дама со своим покорно-молчаливым супругом ползали по траве в поисках потерянного наследства, но так и не смогли его отыскать. Потом плюнули в сторону дома Брянцевых и уехали.

А недели через две, скашивая лужайку возле забора, старший брянцевский сын обнаружил этот крохотный серебряный обруч. Принёс родителям… Тася предложила мужу: «Давай как-нибудь переладим в Талабск, бумажка-то с адресом сохранилась».

Ваня помолчал, потом, по своему обыкновению крякнув, произнёс окончательное суждение относительно отыскавшегося сокровища: «Знаешь, жонка, нам оно, конечно, как богатство-то, ни к чему. Ну, как владенье… Я ж вижу, что ты там мыслишь. Мол, грех чужое брать. Сам так думаю. А только этим выб… этим оглоедам бабкино кольцо отдавать — грех побольше будет. Пусть уж оно у нас остаётся, с этими фотками вместе. Чтоб хоть в нашем доме память какая была, что жила Макариха на свете… А я ей хороший крест поставлю. Железный скуём, с дощечкой, чтоб имя-отчество и фамилия… А эти, которые приезжали! — ах, падлы, ещё и на Ван Ваныча нашего глаз поклали! Как же… Да он бы глазы-то этой бадье жировой повынимал бы, как той лисе. Такие не то что бабку дальнюю — мать родную за копейку продадут!»

На том и кончилась первая история с попыткой недобрых людей приобрести Ивана Ивановича в своё владение… Другие покупатели давали цену повыше стоимости серебряного колечка.

Как-то ввечеру подрулила к брянцевским воротам иномарка, — Ваня в них плохо разбирался, хотя водить мог любую. А главные знатоки по этому вопросу в доме отсутствовали. Николай был ещё в поле, а Верушку мать повезла в Талабск, чтобы там посадить на поезд до Москвы. А уже оттуда юная звезда точной науки из деревни Старый Бор должна была вместе с несколькими столь же одарёнными сверстниками лететь в Лондон. Там им предстояло две недели состязаться в решениях хитроумнейших задач математики и постигать новые её премудрости. То была первая поездка брянцевской дочки в дальнее зарубежье, потому Тася и решила довезти её до Талабского вокзала. Довезла б и до столицы, но дома дел было выше крыши… Так что ни Вера, ни Колька не могли знать, какая точно иномарка подкатила тем предосенним вечером к их усадьбе. Ваня неуверенно утверждал потом, что то был шестисотый «Мерседес». Федюшка же откровенно признавался в своём полном незнании этих, по его выражению, «жестянок» и «коробок». Они его очень мало волновали, хотя покататься на машине он временами был непрочь…

Из «мерса» вышли трое мужиков. Их можно было назвать и «крутыми» и «новыми русскими». Верней, так: «новым» по-настоящему мог считаться хозяин машины, одетый в блестящий, словно бы лакированный костюм. Двое других являлись именно «крутыми». Или — «качками». Каждый представлял из себя гору мускулистого мяса. А коротко стриженая голова каждого имела, вероятно, одно предназначение: разбивать собой стены и двери… Ваня сам только что подошёл к воротам своей усадьбы. Ему предстояло, умывшись и переодевшись, заняться, как он сам говорил, чертыхаясь, «бумажной хреновиной», помозговать вместе с бухгалтером их сельхозобщества и ещё одним-двумя головастыми мужиками, — чтобы на следующий день во всеоружии разговаривать с начальством в райцентре. У ворот Ваню встретили его младший сын и главный герой нашего повествования. Тут-то и подошли к ним трое из «мерседеса».

Челюсти всех троих находились в непрерывном движении, перемалывая что-то вроде «дирола с ксилитом». Небрежно кивнув хозяину усадьбы, хозяин машины спросил его, показав пальцем на кота: «Тот самый?»

— В каком смысле? — не понял Ваня. «Ну… тот, который», — незваный гость не мог подобрать нужного слова, морщил лоб, щёлкал пальцами, на которых сверкали перстни с крупными камнями. Федю сразу же неприятно удивил его голос: высокий, тонкий и скрипучий, словно у сварливой женщины… «Который экстрасенс», — подсказал хозяину «мерса» один из двоих его подчинённых, с громадной золотой цепью на шее. Тут Федя взял на себя роль переводчика: «Пап, он, наверное, имеет в виду, что Ван Ваныч умный и людей понимает».