Камышовый кот Иван Иванович

Станислав Золотцев

Камышовый кот Иван Иванович

Анатолий Салуцкий

В ТЕНИ ЭПОХИ

Думая о Станиславе Золотцеве, я — и при встречах с ним и теперь, когда нет уже его с нами, — почему-то вспоминал и вспоминаю известную космическую песню «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…» Не то, чтобы я каждый раз мурлыкал этот навязчивый мотив или ассоциировал Станислава с космонавтом, а в том дело, что интуитивно сопоставлял литературный путь Золотцева — нет, конечно, не с космической одиссеей, — а с самой сутью тех известных строк: жизненный след этого человека, этого писателя никогда не затеряется в книжной пыли библиотечных полок.

Этого человека, этого писателя… Редко кому из литераторов, даже известных, даже очень известных, даже великих, удавалось так тесно сочетать свое творчество со своим характером, со своей личной жизнью. И в этом смысле Золотцев был по-своему почти уникален — в том смысле, что его писательство и его жизнь составляли единое, неразрывное целое. Пишу — почти, потому что среди нашей литературной братии все же не один Станислав отличался таким удивительным единством слова и дела, плоти и духа, намерений и поступков. Но, представляется мне, именно это редкостное свойство натуры делает Станислава Золотцева той немеркнущей звездой на небосклоне нашей литературы, свет от которой ещё очень долго будет идти к читателям. Да, как всегда бывает, на какие-то периоды тучи и облака закроют этот небосклон, затянут его туманной пеленой, яркие вспышки новоявленных холодных бенгальских огней, кажется, пригасят свет далёких звёзд, славные имена временно растворятся в небытии. Но пройдёт еще какое-то время, и новые поколения читателей и литературных критиков вновь откроют для себя произведения Станислава Золотцева. Ибо уверен я, что с десятилетиями имя этого писателя, очищенное от наслоений вовсе не литературных, а суетливых житейских противостояний переходного времени, засверкает по-настоящему — всеми гранями своего таланта.

Станислав Золотцев двигался в литературе классическим путём истинно русского писателя — от поэзии к прозе. Его стихи рано обратили на себя внимание. Филолог по образованию, слесарь, строитель и офицер североморской авиации, он ворвался в литературу, совместив в своей поэзии душевное горение высоко образованного русского интеллигента и раннюю мудрость много повидавшего в жизни человека. Поскольку я не ставлю перед собой задачу полностью и в строгой последовательности воссоздать биографию Золотцева, то сразу скажу, что его бурная жизнь вместила в себя и Индию, где он работал переводчиком, и оборону Белого дома на Краснопресненской набережной в тревожные осенние дни 1993 года, где Станислав в полной мере испытал на себе «демократические» залпы из танковых пушек. В общем, выпало ему полной ложкой хлебнуть того лиха, которое свалилось на Россию на излёте XX века. И хотя Золотцев мог бы отсидеться от политических бурь своего времени на родной Псковщине, он, тем не менее, с буквальным риском для жизни не пропустил ни одного исторического события, влиявшего на судьбы Отечества.

Такай был человек.

И эта страстность, помноженная на интеллигентность, на колоссальный запас филологических познаний, возведённая в квадрат за счёт глубочайшего знания жизни, всегда привлекала в его поэзии, давала о себе знать в каждой его стихотворной строке. Но по этой же причине, подобной тому, как это было у Пушкина, у Лермонтова, поэзия Золотцева не могла полностью выразить весь его творческий потенциал. Проза настойчиво стучалась в двери его писательской натуры, и в конечном итоге он принялся за романы. Романы о своей необычайно богатой событиями и переживаниями жизни.

Да, романы Станислава Золотцева, написанные от первого лица, — это действительно романы о его жизни, о жизни его поколения и истории его Отечества в ту великую и одновременно многострадальную эпоху, когда Время с заглавной буквы выбрало его одним из своих летописцев. Но творческий секрет Золотцева в том, что эти романы вовсе не являют собой некие жизнеописания. Наоборот, внешне, сюжетно, да и в смысловом ключе они как бы оторваны от исторических реалий, они ближе к неожиданным, парадоксальным притчам, чем к добросовестным, но зачастую скучноватым повествованиям о тех или иных — пусть памятных — событиях. Но притчи эти наполнены столь разнообразным и рельефным жизненным материалом, так изобретательно и на таком высоком литературном уровне (язык! язык! какой прекрасный русский язык!) переплетены в них правда жизни, литературный вымысел и захватывающая читателя интрига, что в целом все три хорошо известных мне романа Станислава Золотцева представляют собой некую новую, ни на что прежнее непохожую линию нашей изящной словесности, которая ещё ждёт своих профессиональных исследователей.

Впрочем, сначала был роман-эссе «У подножья Синичьей горы» — о Пушкине и о Родине. Именно в нём Станислав Золотцев, наряду с другими пушкинскими строками, привёл и восьмистишие, которое, по словам писателя, очень любила его мама:

Что пройдёт, то будет мило. Это пушкинское приятие жизни, эта русская неунывность, с которыми прожили свой век его родители, мне кажется, сполна передались и Станиславу Золотцеву. Они очень чётко прослеживаются в его автобиографических романах, в которых главными героями, конечно, становится не он сам, любимый, а его отчий псковский край, неизбывная Россия, простые, терпко говорящие, смекалистые мужественные люди, всегда окружавшие писателя, и само Время нашей жизни. То сложное, но очень яркое Время, которое — в описании и истолковании Золотцева — будет особенно привлекать наших далёких потомков.

Да, сам автор, несмотря на биографичность своих романов и письмо от первого лица, очень умело скрывается от читателя, выставляя на передний план не только окружающих его людей, но главное, очень интересные и важные — прежде всего в нравственном и психологическом плане — явления. Вот «Камышовый кот Иван Иванович». Казалось бы, где здесь автор, если формально главным героем притчи становится некое существо с зелёными глазами, спасённое от гибели в нежном котячьем возрасте? Но сколько же добра принёс этот камышовый кот своим спасителям! Вплоть до того, что вытащил из огня новорожденного ребёнка, хотя сам погиб. Эта внешняя канва ни в коей мере не отражает глубины и остросюжетности произведения, в основе которого, конечно же, человеческие судьбы, а не кошачья история. И в этом блестящем умении «под вывеской» притчи на самом деле поведать о драматизме сегодняшнего бытия наших современников проявляется незаурядный и вполне самобытный талант Станислава Золотцева.

А дальше была «Столешница столетья» — мудрое и трогательное повествование о своей псковской «родовё», не просто о родне, близкой и дальней, но о традициях русской кровной жизни вообще. Роман, в котором невозможно отличить реальности бытия от творческого «припёка», на мой взгляд, стал своего рода энциклопедией и былой и современной низовой русской жизни. И это — на фоне бесконечных нынешних описаний «рублевского» света и полусвета, повышенного интереса к похождениям олигархов и прочих новоявленных властителей потребительского вкуса, мечущихся по странам и континентам под девизом «Деньги — наше всё!»

Хочется повторить, что на фоне этого поверхностного и безусловно преходящего поветрия роман Станислава Золотцева «Столешница столетья», не будучи превознесённым, прославленным и широко разрекламированным сегодня, в наши дни суеты сует, наверняка окажется востребованным потомками и, как сказано, не будет погребён под слоем библиотечной пыли. Ибо его Время — ещё впереди. И в этом смысле у писателя Станислава Золотцева судьба провидится счастливой. Сегодня — под покровом, завтра — на гребне интереса.