Кинокава

Поболтав с Умэ, Хана задалась вопросом – где же все-таки Косаку? Она как раз подумывала, не вернуться ли ей домой, когда деверь бесшумно прошел в своих разбитых гэта по саду и тихо раздвинул сёдзи. Стоявшая в прихожей чужая обувь подсказала ему, что в доме гость.

– Значит, ты явилась, пока меня не было, я правильно понимаю? – буркнул Косаку.

– Извини. Я хотела вернуться домой, но Умэ показалась мне такой одинокой, и я поболтала с ней немного о городе. – Хана бережно протянула ему корзинку с яйцами.

– Может, белая скорлупа нынче и в моде, но я сильно сомневаюсь, что яйца настолько питательны, как о них говорят. Передай Кэйсаку, что они совершенно безвкусные, – отблагодарил он невестку в своем духе.

И все же нельзя сказать, что Косаку был не рад видеть Хану. Стоило ей похвалить его жилище, как он вскочил на ноги и повел ее по комнатам.

Прихожая, кухня и гостиная были отделаны в традиционном стиле деревенского дома, но личные покои и кабинет отличались изысканным убранством. Однако больше всего Хану удивил отдельный павильончик для чайной церемонии с крохотной кухонькой. Крытая галерея соединяла это строение с главным зданием. Располагался павильончик позади дома и выходил окнами на север, поэтому там было гораздо темнее.

– Какая роскошь! – восхитилась Хана.

Она поклонилась перед курильницами и картиной на свитке в токономе, не сумев сдержать вздоха. Перед ней было наглядное доказательство того, что Косаку забрал из хранилища Матани немало антиквариата. Забавно, что все эти вещицы ей довелось увидеть в доме младшей ветви. Она пришла к Матани невестой и к этому времени должна бы уже считаться полноправным членом семейства, но даже по прошествии шести лет ей не дозволялось посещать святая святых – хранилище.

– Подай нам чаю, Умэ.

– Да, господин.

– В соседней комнате на полке над сундуком найдешь адзукиан. [50] Отрежь нам несколько кусочков.

– Да, господин.

Умэ тут же бросалась исполнять любое повеление Косаку. В прошлом Хана и сама иногда ощущала себя беспомощной перед деверем, поэтому она прекрасно понимала Умэ и сочувствовала ей. Бедняжке приходилось мириться с тяжелым нравом своего господина в столь нежном возрасте. Как хозяйка дома Матани, Хана сочла своим долгом снабдить девушку приличными кимоно.

– Умэ!

– Да, господин.

– Ты же прекрасно знаешь, что у меня слабый желудок, так почему куски такие толстые? И еще – разве кто-нибудь подает с адзукианом крупнолистовой чай?

– Да, господин.

– Не дакай мне! Как ты собираешься исправлять положение?

– Да, господин…

Хана не выдержала и поднялась, собираясь собственноручно приготовить чай.

– Прошу тебя, не вмешивайся в процесс воспитания! – осадил ее Косаку. – Девчонке не помешает немного дисциплины. Этот дом – мой замок, пусть и маленький.

Хане ничего не оставалось, как покорно вернуться на место.

А Косаку все ворчал и ворчал. То одно ему не нравилось, то другое. В конце концов Хана поклонилась и с извинениями поспешила уйти, не в силах больше выносить подобных издевательств. Она вполне могла бы задержаться, поскольку муж уехал на ночь в Осаку с чиновниками из местного собрания. Однако ей стало не по себе от всего увиденного.

– Позволь мне навестить тебя снова, – вежливо попросила она.

– Забери салфетку для чайной церемонии. Мне нечего предложить тебе в ответ, – бросил напоследок Косаку.

Вспотевшая Хана вышла на улицу и вздохнула с облегчением. Салфетка, которую она засунула за ворот кимоно, мешала ей. Она уже собиралась переложить ее в рукав, когда нащупала в складке скорлупу от яйца, которое съела у входа в дом Косаку. Мелкие кусочки все еще были связаны между собой мембраной. Решив, что не дело бросать скорлупу на рисовое поле, она остановилась на мостике, перекинутом через вытекающий из пруда ручей, и кинула ее в воду. Белое пятнышко закрутилось на месте, потом медленно пустилось в плавание, но попало на мель, зацепившись за камешки. Хана стояла и смотрела на скорлупу, сгорая от стыда при мысли о том, что Умэ видела, как она некультурно глотает сырое яйцо.

Груди Ханы налились и начали побаливать. Вспомнив о Фумио, она ослабила пояс-оби, который неприятно давил на ребра, и ускорила шаг.

10 октября, когда победа была еще впереди, вышло воззвание императора, увещевавшего народ проявить терпение и стойкость.

30 октября все крупные издания, включая газету Вакаямы, сообщили о том, что бейсбольный матч Кэйо – Васэда представлял собой незабываемое зрелище.

– Посмотрите! Времена Педагогического училища прошли. Да здравствует Васэда! – взволнованно кричал Кэйсаку.

Хана много знала и о японской, и о иноземной культуре, но никогда не слышала о бейсболе. Однако она прекрасно поняла, что муж безумно рад победе своей альма-матер, которая когда-то называлась Педагогическим училищем, а ныне именовалась Университетом Васэда.

После того как Хиробуми Ито был назначен главой Тайного совета, руководство партией Сэйюкай принял на себя Киммоти Сайондзи. Со временем у Ханы появились серьезные сомнения насчет антибюрократических воззрений Кэйсаку. Муж мнил себя человеком терпимым и не склонным к бунтам и мятежам. Для него горячая ненависть брата к бюрократам была делом неслыханным, чуть ли не государственной изменой.

Хана рассказала мужу о своем визите к Косаку.

– Ты молодец. Мне, конечно, жаль бедную девочку, но я уверен, что ты попросила ее остаться, – рассеянно покивал Кэйсаку. – Знаешь, Хана, Осака очень разбогатела благодаря войне. Просто чудесное перевоплощение. Боюсь, что человек, с головой погруженный в дела Вакаямы, может запросто остаться за бортом. В магазинах там все самое новое. Я привез подарки. Ты только погляди на эти вещицы!

Кэйсаку развернул сверток и принялся одну за другой извлекать из него разные диковинки. При этом он весь светился от счастья, словно ребенок, хвастающийся новыми игрушками.

– Это то, что называют алюминием.

– Правда? Ну разве не прелесть?

– Подержи в руке. Чувствуешь, какой он легкий?

– Действительно. Не могу поверить, что он прочный, несмотря на все заверения.

Хана впервые видела алюминий, хотя до этого читала в газетах об открытии нового синтетического металла и о том, что он уже появился на рынке. Она взяла в руки алюминиевую ложечку и изобразила изумление, чтобы угодить мужу. А в уме сравнила двух братьев: Кэйсаку лично наблюдал за происходящими в мире изменениями, Косаку же сидел в четырех стенах и только читал о них.

В конце года адмирал Того и вице-адмирал Уэмура вернулись домой с победой. Порт-Артур пал в канун 1905 года. Это была поворотная точка войны с Россией.

Хана с двухлетней Фумио на руках и сыном отправилась в храм Яито, посвященный божеству-покровителю рода Матани. На обратном пути сопровождавший их Кэйсаку услышал барабаны странствующих танцоров из Микавы.

– Теперь и мы празднуем западный Новый год. Наконец-то вся Япония перешла на европейский календарь. Сэйитиро, Япония станет совсем другой, когда ты вырастешь. Как бы мне хотелось поглядеть на все это собственными глазами! – жизнерадостно воскликнул Кэйсаку.

Шестилетний Сэйитиро навострил ушки, прислушиваясь к бою барабанов.

– Это в Ягайто. Можно мне пойти посмотреть, папа?

– Да, беги, малыш.

Сэйитиро умчался. Хана улыбнулась вслед пышущему здоровой детской энергией мальчику. Они с Кэйсаку неторопливо пошли к своему дому в Агэногайто. Красочное кимоно Фумио ярким пятном выделялось на фоне скромной одежды Ханы.

– Она спит.

– Как же она меняется, когда плачет!

Если Фумио кричала, ее было слышно даже в Хинокути. Хана ходила в Сонобэ, в храм божества – защитника детей и, как предписывает ритуал, с молитвами обошла вокруг него сто раз. Но и это не помогло. Фумио по-прежнему орала так, что всем домашним хотелось заткнуть уши. Более того, уж если дочурка начинала вопить, казалось, она уже никогда не остановится. Сэйитиро был тихим младенцем, да и сейчас не отличался особым упрямством. Хана наблюдала за тем, как сын играет с местными ребятишками, и думала, что он вряд ли сделается драчуном и забиякой. Но стоило Фумио зареветь, ее бабушка Ясу неизменно прикладывала к глазам платочек, переживая, как бы девочка не выросла слишком вздорной.