Из чего созданы сны

Ну да, и это содержание, следовательно, интересно Ее Величеству Читательнице. Для меня-то это было подтверждением моего давнишнего высказывания: незаменимых людей нет!

В кругах Тутти и Макса обложка, естественно, произвела фурор. Макс сказал мне, что в пятницу, в день выхода номера, с утра до вечера его осаждали телефонные звонки — практически со всей Германии, даже от людей, с которыми он годами не виделся. Шли телеграммы. Макса поздравляли с началом его карьеры.

— Тутти ревет без остановки, — сообщил Макс. — Говорит, что и мечтать не могла, что будет жить с настоящей знаменитостью. Как жена. И что я просто не должен свихнуться, когда бабы будут ходить за мной толпами, и пойдут фильмы, и все такое… Ну, она ище плохо знает своего Макса! Я ж плевал на все! Чё она себе со мной думает? Какое зазнайство?! Чё, этт моя заслуга, что у меня такой джонни?! Это же просто подарок Господа Бога, не?!

Пока я писал, я все ближе подступал к образу и всем событиям в жизни фройляйн Луизы. Я просто опускал некоторые места, чтобы потом восполнить их. И теперь мне было настоятельно необходимо снова увидеть ее и попытаться что-нибудь еще из нее вытащить. Н-да, тут-то я и услышал от нее эту фразу:

— Хотя, господин Роланд, все далеко не так, как кажется…

— Что вы имеете в виду? — обмер я. — Что-то не так с санитарами? С сестрами? С врачами? Они не внимательны к вам?

— Тише! — сказала фройляйн и чуть слышно продолжила: — Внимательны? Да. Ко мне! Но в последнее время я заметила, что сестры и санитары вообще неприлично выражаются о пациентах. Может, и обо мне тоже! Если бы я не слышала…

— Но это невозможно! — зашептал теперь и я.

— Как знать, как знать… — Фройляйн покачала своей седой головой. — Кроме того, я точно установила, господин Роланд, эти люди не связаны узами дружбы, настоящей дружбы. И они вообще ничего не знают о высших сферах. Просто, поди, люди с этой нашей земли. — Она с грустью пожала плечами.

— С нашей маленькой грешной земли, — сказал я.

Она кивнула.

— Да, к несчастью. Но есть еще кое-что, господин Роланд!

«О Боже, нет! — подумал я. — Опять начинается!..»

— Да, да, — яростно прошептала она. — Вчера вечером я кое-что слышала, болтовню и толки персонала, там, в коридоре. А вечером кое-кто из них сидел здесь, по соседству, в кухне и разговаривал… Я услышала через стенку. Тогда я встала, проскользнула в коридор и подслушала под дверью кухни. Это нехорошо, я знаю. Но я должна была узнать, о чем они говорят с такой секретностью…

— И о чем они говорили?

— О господине докторе Эркнере, — озабоченно прошептала фройляйн. — Только о господине докторе Эркнере.

— И что они говорили о нем?

— Ну, было не очень хорошо слышно, я разобрала только немного…

— И что именно?

— А именно, — удрученно сообщила она, — некоторые говорили, что господин доктор Эркнер не настоящий психиатр. И вообще не настоящий доктор Эркнер…

— Но это же… — я оборвал себя. — И что дальше?

— Дальше совсем неразборчиво. Но, во всяком случае, очень недобро. Я думаю, доктор Эркнер в большой опасности!

— Да нет, — сказал я.

— Да да, — ответила фройляйн. — Это же сказала и фройляйн Вероника.

— Когда?

— Сегодня утром. Сегодня утром я не выдержала и сказала все сестре Веронике — она мне здесь нравится больше всех, — то, что я слышала, и все свои опасения.

— И?..

— И она сказала «не может быть!», так же, как и вы, господин Роланд. А потом еще кое-что.

— И что же?

— Что я не должна говорить об этом господину доктору Эркнеру, иначе все будет еще хуже. Прошу вас, что значит, «еще хуже»? Господину же доктору Эркнеру грозит беда!

Я был подавлен. Я надеялся застать фройляйн в полном разуме, но, похоже, одно безумие уступило место другому — мании преследования.

— Нет, определенно нет, вы ослышались, фройляйн Луиза!

— Вы, правда, так думаете?

— Да! Вы ничего из этого не поведали доктору, или?..

— Нет, нет, я не верила самой себе.

Слава Богу! И Слава Богу, если сестра Вероника думает так же. Тогда она постарается не допустить того, чтобы фройляйн навечно осталась здесь — пусть даже действуя на свой манер.

— Я только вам рассказала это, — поведала фройляйн. — Только вам, а почему? Потому что я вам доверяю. Потому что знаю, вы меня не предадите. Вы правы, наверное, я ослышалась. Но в одном я точно не ошибаюсь, как подумаю об этом…

— В чем?

— В том, что люди здесь не имеют и искры понимания о высших сферах жизни. Да, это я точно знаю… — Она задумчиво покачала головой и надолго замолчала.

В конце концов, я попытался, без всякой надежды на успех:

— А то, что касается моей работы, моей истории, это вас уже совсем не интересует, фройляйн Луиза?

Погруженная в свои новые заботы, фройляйн устало повела рукой:

— Ах, история…

— Да?

— Это уже из давно ушедших времен, — сказала фройляйн. — Все уже кануло в вечность. Связи, господин Роланд, связи между всем, что там было, их ведь нам никогда не понять, пока мы здесь, на этой земле. Смысл всех этих вещей. Поэтому я почти уверена, что это не так уж хорошо, когда занимаются тем, что было и прошло. А вы не так думаете? Вы бы должны так думать!

— Может быть, — вздохнул я.

Тут уж ничего не поделаешь. Мы еще поговорили о разных пустяках, и я распрощался.

— Но вы ведь еще придете, господин Роланд, да? Пожалуйста, приходите еще!

Мне стало жаль ее, и я кивнул.

— Когда? Скоро? Приходите поскорее! Может, тогда я смогу вам рассказать кое-что новенькое и интересное.

Я в этом очень сомневался. И сильно ошибался!

10

У него была огромная вилла в Кёнигштейне. Это под Франкфуртом, недалеко от города. Там сплошь роскошные виллы. Виллы, виллы, виллы. В парках, парках, парках. Нечто для очень богатых людей. Йоахим Ванденберг,^[133] должно быть, был гораздо богаче, чем я предполагал.

У ворот парка — я приехал на «мерседесе» Берти — мне пришлось позвонить. Из небольшой постройки вышел мужчина, подошел ближе, спросил, кто я такой и что мне угодно. Расспросив меня, он вернулся в здание, и я видел, как он звонил. Потом снова вышел ко мне и раскрыл створки ворот:

— Господин Ванденберг ожидает вас. Вилла расположена на вершине парка. Пожалуйста, поднимайтесь!

И я поехал по извилистой бетонированной дороге, мимо древних деревьев, по настоящему серпантину вокруг небольшой горы и, наконец, припарковался на посыпанной гравием площадке перед виллой.

Я вышел из машины, когда двери открылись и на пороге показался мужчина в синем костюме — высокий, тучный, черноволосый, с большим носом и хитрыми глазками.

— Господин Роланд! Рад, что вы приехали! Подходите, пожалуйста, ближе! — Он подал мне руку, и я пожал ее. — За вами никто не увязался?

— Нет, господин Ванденберг. Я внимательно следил, но никого не заметил.

— Хорошо. Не надо всем и каждому знать о нашей встрече. Поэтому-то я и пригласил вас ко мне домой и в такой поздний час. Персонал уже отпущен. — Он прошел впереди меня в дом.

Жены у него, похоже, не было. По крайней мере, о ней ни разу не упоминалось. Детей тоже.

Дом был забит дорогими вещами. Роскошная мебель, ковры, картины, гобелены, вазы и — Будды. Кажется, он коллекционировал Будд. Он проводил меня в просторную комнату с камином и бесчисленными статуэтками. В камине горел огонь, шторы были плотно задернуты, из-под шелковых абажуров лился мягкий свет. Мы расположились у камина на массивном кабинетном гарнитуре. Ванденберг выкатил из стенного шкафа, который оказался баром, столик с бутылками.

— Вы ведь пьете «Чивас».

— Откуда вы знаете?

Он засмеялся:

— Ну, идут о всяком таком толки.

— Так это неверные толки, — ответил я. — Я не пью «Чивас». Я вообще не пью.

— Повторите-ка, что вы сказали?

Я повторил.

Он посмотрел на меня удивленно и недоверчиво, потом пожал плечами и спросил, чего бы мне хотелось. Я попросил стакан содовой. Он налил мне. Сам он пил «Чивас». Мне не составляло ни малейшего труда смотреть на это. Ванденберг предложил мне гаванскую сигару, подал огня, подождал, пока я как следует раскурю. Я пил содовую, а он все время внимательно разглядывал меня.