Бог не проходит мимо

Настя открыла жестяную коробку из-под печенья, куда муж складывал зарплату. В коробке тоскливо лежала последняя бледно-голубая бумажка.

Негусто, учитывая, что зарплата только через неделю. Хоть бы были требы, а то и с голоду околеть можно. Требы- то есть всегда, только бумажки от них не всегда попадают в эту коробочку. Муж часто тратит их на книги, а книги нынче дорогие. От голода не помрем, а вот сапоги Верке и себе только через неделю, и то неизвестно, хватит ли.

Настя представила, как коробка наполняется розовыми и голубыми бумажками и она идет покупать себе осенние ботинки на меху. Удобные и теплые, в которых не будут мерзнуть ноги, особенно пальцы - у нее всегда мерзнут пальцы. И Верочке сапожки, тоже удобные и теплые, на размер больше, чтобы с носочком и на два сезона. А Симе в утешение она купит тапочки в виде пушистых собачек.

«Ну о чем я думаю? Только о деньгах, как так можно? Прости, Господи. Надо бежать».

Дети в прихожей недовольно завозились, им становилось жарко. Сима запищала, стала жаловаться, что ее толкает Вера.

Наконец выкатились на улицу. Свежий прохладный ветер показался вначале даже приятным. Настя взяла курс на рынок. В соседний супермаркет она ходила крайне редко, по большой необходимости, когда идти на рынок не было ни времени, ни сил. Цены в супермаркете казались ей крайне высокими для их скромного семейного бюджета, поэтому прогулку с детьми почти всегда приходилось совмещать с походом за продуктами.

Вот за что любила Настя дачу - только там не надо было решать продовольственную проблему: этим всегда занимается свекровь. И, хотя со свекровью у Насти хронически сложные отношения, в этом деле она всегда помогала без малейших упреков в адрес невестки. Да еще муж. Он считает: когда семья живет на даче, провизию необходимо привозить. Поэтому выходные у мужа на даче всегда превращались в маленький праздник изобилия. В городе он напрочь забывал о выполнении семейной продовольственной программы и из еды приносил только то, что давали с кануна.

Канун в священнической семье - отдельная песня. Это булки, печенье, хлеб, иногда крупа с макаронами. Настя вспомнила, как прошлой весной Великим постом сидели они совсем без денег, занимать у соседей очень не хотелось, да и стеснялась Настя брать взаймы. После того как отдашь все долги, денег почти не остается, хоть опять в долг бери, поэтому Настя предпочитала потерпеть. Просить у своих родителей не могла, да и нечего просить у них. Отец - часовой мастер, мать - медсестра, и брат - нигде не работающий оболтус - сидит у них на шее. И вот прошлым постом, когда денег совсем не было, отец Сергий приносит с кануна макароны, подсолнечное масло и банку зеленого горошка - неслыханная редкость. Так и ужинали всей семьей в тот вечер -макароны с зеленым горошком, обильно приправленные подсолнечным маслом.

Приход, на котором после рукоположения стал служить отец Сергий, был большой, в старом спальном районе. Раньше это была дальняя окраина с садами и частными деревянными домиками, но город стер их с лица земли своими железобетонными лапами. Теперь это далеко не окраина, а, напротив, по современным московским меркам - почти центр. Храм Петра и Павла никогда не закрывался, даже в годы сильных гонений. Вокруг храма располагалось старое кладбище, где давно были запрещены новые погребения, хоронили лишь в уже имеющиеся могилы. Кладбище заросло огромными вековыми ясенями, которые печально скрипели во время непогоды, словно отпевая мертвецов, погребенных под их могучими корнями. За кладбищем начиналась череда однообразных серо-унылых девятиэтажек эпохи застоя, перемежавшихся типовыми садиками и школами.

Отца Сергия назначили четвертым священником, примерно через год в храм пришел еще один священник - пятый. Штат был полностью укомплектован пятью священниками и двумя дьяконами.

Первым был настоятель отец Вадим. Достаточно пожилой, но еще не старый. Очень плотный, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой - какой-то серо-пегой, широким, лоснящимся, немного красноватым лицом и маленькими подвижными глазками. Отец Вадим отличался особой важностью, степенностью и постоянной напыщенной сердитостью. Хорошее настроение почти никогда на людях не показывал, да никто и не знал, бывал ли он когда - либо в хорошем настроении, так как веселым и смеющимся его никто не видел. Он был постоянно чем-то недоволен или раздражен. Служащие в храме его боялись, народ сторонился и тянулся к другим священникам. Впрочем, отец Вадим никогда не выходил на исповедь, поэтому с народом и не общался. Служил только по воскресным дням и в праздники, а все остальное время занимался административной работой, общался со священноначалием и спонсорами, контролировал старосту, финансовые дела, бухгалтерию и так далее. Когда он служил, на клиросе пел специальный наемный концертный хор, состоящий сплошь из оперных певцов. Отец Вадим обожал партесное пение. И особо умилялся, когда солистка меццо-сопрано, словно в экстазе, заливалась умопомрачительными трелями, а затем ей громогласно вторили басы и мощное восьмипудовое контральто. Проповеди произносил, только когда в храм приезжал архиерей или другое церковное начальство.

Двое его сыновей служили священниками на очень хороших приходах, третий заканчивал семинарию и был архиерейским иподьяконом, подавая тем самым огромные надежды. Поговаривали, что третий должен принять монашество, а там и до архиерейства недалеко будет.

Отец Вадим был особо любим и обласкан священноначалием, уважаем местными чиновниками из префектуры и даже из Думы. Его постоянно приглашали на званые приемы и праздничные обеды, банкеты с различными высокопоставленными лицами, просили сказать торжественное слово. Вот тогда отец Вадим и мог отличиться потрясающим красноречием. Открывался ли в районе новый садик, закладывался ли сквер или больница - всюду присутствовал отец Вадим, всегда рядом с префектом и главой управы. Так что дел у отца настоятеля было всегда много, и он был очень занят. Матушка отца Вадима появлялась на приходе только по большим праздникам, нарядная и надушенная, всегда стояла на специально отведенном для нее месте - на амвоне возле правого клироса. Ее тоже побаивались, и перед ней заискивали.

Второй священник, отец Василий, был лет на десять старше настоятеля. Вид имел несколько изможденный и постнический. Бороду и волосы никогда не стриг и, казалось, причесывался редко, отчего вид имел неопрятный. С прихожанами обходился строго, подолгу исповедовал, любил назначать епитимьи, но народ его любил в первую очередь за подвижничество, молитвенность и аскетизм. Мяса батюшка давно не вкушал, много лет назад наложил на себя монашеский пост, чем очень раздражал отца настоятеля, который считал подвижничество отца Василия показным и ненастоящим. На общих трапезах требовал от отца Василия вкушать то, что все едят, но отец Василий на требования настоятеля не реагировал и, съев какой-нибудь салатик, тихо удалялся в свою келию в приходском домике, сославшись на плохое самочувствие, и этим тоже раздражал настоятеля, который сознавал свое бессилие перед непокорностью отца Василия. В скоромные дни поварихи в трапезной старались тайком от настоятеля готовить батюшке Василию рыбу. Его очень любили и очень жалели.

Отца Василия жалели и потому, что жена его много лет тяжело психически болела. Дочери с родителями не общались, стыдясь своей сумасшедшей матери и всячески скрывая этот факт от своих мужей и их родни. Отец Василий безропотно нес сей тяжкий крест, ухаживал за невменяемой супругой, лишь периодически, в момент обострений, помещая ее в психиатрическую больницу. В остальное время, когда батюшка был занят на приходе, нанимал за немалые деньги сиделку, отдавая ей почти всю зарплату.

На себя денег практически не тратил, все только на умалишенную супругу. Много лет ходил в одном и том же потертом драповом пальто, старой вылинявшей рясе, стоптанных ботинках. Однажды прихожане подарили ему новые ботинки, он радовался, как ребенок. Старые немилосердно текли, и он подкладывал в них туалетную бумагу, чтобы не сильно мокли ноги. Весть о том, какую скорбь терпел отец Василий в дырявых ботинках и ни разу не пожаловался, разнеслась мгновенно по приходу как еще одно доказательство его подвижнической жизни. Другой раз после истории с ботинками прихожане подарили ему пальто, отец Василий очень благодарил и даже прослезился, но на следующий день в его новом пальто щеголял местный бомж Брошка, стоявший при храме на паперти. Прихожане пришли к батюшке с упреком: