Медведь. Пьесы

АЛИК. А потом договоримся, У нас гибкая система скидок. Если вы не можете в Высшую школу экономики, то мы сначала можем договориться по «Твиксу». Но в «Твиксах» это много, сами понимаете. Можно «Баунти». Еще в кино можно. Дальше можно разговаривать по велосипедам.

НЕСОГЛАСНЫЙ. Господи, что ж мне так скучно-то, а?

АЛИК. Вот видите! С нами вам сразу станет нескучно.

Несогласный внезапно выпрыгивает в окно.

Стук, чертыхание.

НЕСОГЛАСНЫЙ (снизу). Черт, опять забыл, что второй этаж…

Скулеж медведя.

МИША. Иди к себе, Алик. Я попробую его успокоить. Может, споем еще…

Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге Полковник, с ним Идеолог и телегруппа.

ПОЛКОВНИК (вволакивает Идеолога). Стоять, тварь.

Телегруппа наводит технику.

Признавайся, Иннокентий Всеволодович.

ИДЕОЛОГ. Я признаю себя виновным. (Дрожащим голосом, заученно, сквозь слезы.) Признаю себя виновным… прежде всего в нецелевом расходовании средств. Я обязался израсходовать средства на одно, а израсходовал на другое. Я оставил часть денег себе. Еще немного денег я украл и не заплатил налоги. Это началось еще в детстве, когда я нашел на улице рубль и не заплатил налоги. С тех пор я никогда не платил налоги. У меня было две любовницы. Я пользовался обеими и не платил налоги. Я вел себя безобразно. (Рыдает.) Я жопа.

РЕЖИССЕР ТЕЛЕГРУППЫ. Погромче, пожалуйста.

ИДЕОЛОГ. Я жопа! Шампанское стаканами тянул, все отвергал — законы, совесть, веру. Жил в Одессе, бывал в Крыму, ездил в карете. Лгал, все лгал. Мамашу зарезал, папашу задушил, а младшую сестренку невинности лишил. Кризис из-за меня. Прошу использовать на стройках народного хозяйства.

МИША. Подождите, подождите. Полковник, тут что-то нечисто. Я же его видел, он сюда приезжал. Он ничего не лгал. Он совершенно искренняя сволочь.

ПОЛКОВНИК. Да какая разница, Михаил? Что ты как маленький, я не знаю. Их сейчас всех начнут по одному — губернаторов, вице-губернаторов, этих вот… по идейной части… Бабок нет, так? Кто-то виноват, так? Пускай теперь рассказывает, как рыл тоннель Москва-Тбилиси.

МИША. Но вы бы хоть текст придумали ему. Какие две любовницы? Ему с одной бы справиться, и то если она все время будет говорить про империю.

ИДЕОЛОГ. Не справиться, это точно, я только мозги, остальное мне неинтересно…

ПОЛКОВНИК (Мише). Слушай, академик, не лезь. Без тебя тошно. Он идеолог, он знает, что говорить…

ИДЕОЛОГ. Я готовил покушение. Я замышлял ужасное. Я говорил глупости.

МИША. Вы бы это все сказали в программе «Сходитесь». Рейтинг был бы — мама дорогая!

ПОЛКОВНИК. Закрыли программу «Сходитесь».

МИША. Вот черт, а я и не знал. За что же?

ПОЛКОВНИК. Дискутировали много. Надо было сразу меж глаз… Вместо нее теперь ток-шоу «Разойдись».

Вбегает АП.

АП. Отсняли?

ПОЛКОВНИК. Иннокентий, имеешь что добавить?

ИДЕОЛОГ. Прошу убить не сразу, дать помучиться. (Рыдает.)

АП. Скармливайте.

МИША. Что значит — скармливайте? Вы в своем уме? Я понимаю, когда этот предлагал, но вы-то…

АП. Между прочим, он дело предлагал. Только момент был невыгодный. Тогда были тучные дни, все в шоколаде. Мы думали — так и пронесет. Оказалось, нет. Не пронесло. Бесплатный газ бывает только в душегубке. Значит, скармливать.

Идеолог рыдает.

Ну, Иннокентий Всеволодович! Сам же, сука, говорил — нет прорыва без жертв!

ИДЕОЛОГ. Ну какой же это прорыв…

АП. Это полный прорыв, Иннокентий Всеволодович! Это прорыв по всем направлениям! Идите осуществлять модернизацию и будьте счастливы — завтра все это покажут в прайм-тайм!

ПОЛКОВНИК. Извини, профессор.

Вталкивает Идеолога в ванную и подпирает дверь.

Идеолог бешено молотит в дверь кулаками. Из ванной доносится вой Идеолога и пронзительный визг медведя. Резкий удар, Идеолога выпихивают обратно.

ИДЕОЛОГ (отряхиваясь и приводя себя в порядок). Брезгует, сволочь.

АП (в задумчивости). Надо же. И на это не сгодился.

ИДЕОЛОГ. Ну… я пойду?

АП. Иди, что с тобой делать…

Пауза.

МИША. И что же… теперь — все?

АП (глядя куда-то вверх). Если бы этот ваш автор что-то из себя представлял… Сейчас, конечно, уже понятно, что он не Эрдман и не Шварц, и даже не Горин. Сейчас уже видно, что его потолок — стишки в газетке. Пусть бы он их и писал, они никому не мешают. А театр — другое дело, в театре должно быть действие и герой. В жизни, в политике даже — их может не быть, без них могут пройти десятилетия, и никто ничего не заметит. А в пьесе нужен герой, но он никогда не увидит такого героя, который мог бы спасти всю эту нашу жалкую пьесу. Это должен быть молодой человек, с талантом, который придает ему зоркости, и энергией, которой хватило бы на десятерых. Он начинал когда-то со стихов или тоже пьес, неважно, — но понял, что это время миновало. В наше время надо художествовать в другом театре, переставлять не слова, а людей, рисовать не красками, а толпами! Он идет в политику, потому что это высшая форма творчества, потому что после «Черного квадрата» Малевича, после супрематизма — да-да, я знаю и это слово, не извольте беспокоиться, — следующим направлением в искусстве может быть уже только пиар! Уорхол это доказал, Джексон продемонстрировал… Прочие формы искусства кончены. И он идет в политику, этот человек, понимающий цену всему и знающий столько слов. Он приходит во власть, он делает блестящую карьеру. И в тот самый миг, когда все эти ничтожества, все эти твари, все эти м-р-а-з-и уже готовы стать красками на его палитре, когда он уже готов приступить к своему главному шедевру — новой пиар-концепции страны, где нет никакого народа вообще, — происходит этот идиотский кризис американской ипотеки, и он снова ощущает себя никому не нужным, вот где трагедия! Это вы можете понять, вы, жалкие остатки прошлого века, вы, пыль на его ботинках, каждый из которых стоит больше, чем все вы заработаете за всю свою ничтожную жизнь…

МИША (осторожно). Понимаете… мне все-таки кажется, что если бы вы чуть менее пренебрежительно думали обо всех этих… Я имею в виду — обо всех ничтожествах, о которых только что говорили… Мне кажется, может быть, тогда было бы чуть лучше, или по крайней мере этот ваш герой не кончил бы таким печальным образом… извините, но я считаю…

АП (выходя из транса). Что вы сказали?

МИША. Я сказал, что если бы этот молодой человек иногда думал о других не так гадко…

АП. Кто вы такой?

МИША. Я хозяин медведя.

АП. Что вы здесь делаете?

МИША. Не знаю.

АП. Вот и молчите. Я не с вами разговариваю.

МИША. А с кем?

АП. С автором. Ладно, счастливо оставаться. (Пинает ведро с мумием, уходит.)

Звонок в дверь. Миша впускает Дьякона и Зоолога.

МИША. Здравствуйте, как я рад! Мне давно хотелось с вами поговорить…

ДЬЯКОН. Да меня и прислали поговорить. Здравствуй, раб Божий. Жалобы есть?

МИША. Есть. Воет очень.

ДЬЯКОН (крестит дверь). Понятно, что воет. Кому ж охота… (Заглядывает в глазок.) Вроде поменьше стал.

МИША. И аппетита нет. Только что от обеда отказался.

ДЬЯКОН. Так что ж такого? Время-то постное, тварь освященная… он и чувствует… Ты бы морковки ему.

МИША (с надеждой). Морковки? Я потру…

ДЬЯКОН. Ты вот чего, раб Божий. Сам понимаешь, сейчас всякое может… Кризис, чего говорить. Дна не видать. Так вот я тебе хочу сказать — все в руце Божией, Миша. И надо спасибо сказать. Что бы ни было — спасибо. Понимаешь? Во-первых, все к лучшему, а во-вторых, что ты ни скажи — оно ведь так и будет. А тебе лучше, если ты без злобы. Так что ты благодари, Миш. Встал — благодари. Покушал — благодари. Живой — благодари. Жена ушла — отлично, пришла — отлично…

МИША. Нет, отец дьякон. Я и раньше-то с трудом, а сейчас я так совсем не могу.