Гуляш из турула

Не может оказаться случайностью то, что единственная известная всему миру венгерская песня — это песня о самоубийстве. Песня, которая склоняет к самоубийству на уровне подкорки. Сам Режё Шереш, конечно, тоже выбросился с балкона своей квартиры в VII квартале. Это произошло в январе 1968 года, композитору было семьдесят девять лет. Был болен раком. До самой смерти он играл на пианино в ресторане «Кишпипа». Исполнял ли он там свой шлягер — не знаю. Знаю только, что после войны в течение двадцати пяти лет исполнение «Мрачного воскресенья» было в Венгрии запрещено. Очевидно, в заботе о жизни граждан народной республики. Граждане должны были работать, плодиться и размножаться, а не лишать себя жизни. Лишиться они могли только независимости, свободы, мечты о бегстве, хотя бы и бегстве в смерть. Поэтому «Мрачное воскресенье» было нелегально, так же как «Лили Марлен» — песенка тех, кто вовсе не хотел умирать, а чтобы не умирать, должен был убивать.

Салями из святого Иштвана

В котле драматических неудач, в свете подзабытых спортивных и музыкальных достижений, еще остаются два предмета венгерской гордости (крайне важных и живых), которых нет нигде, кроме Венгрии. Это свинья мангалица и серая корова. Обе живут в пуште, их изображения можно увидеть в музее в Хортобади, а если повезет, то и наблюдать в натуре — пасущимися в венгерской степи или роющими землю у забора. Мангалица крупнее обычной свиньи, у нее лохматая шерсть и огромные уши, а ее мясо, по слухам, полезнее мяса розовой свиньи. В коммунистической Венгрии мангалица считалась свиньей непрогрессивной, дающей больше жира, чем мяса, свиньей венгерской, а не интернациональной и поэтому подверглась преследованиям. Сегодня она с триумфом возвращается.

Szürke marha, пепельная корова с огромными рогами, хоть ее мясо ничем не отличается от мяса коров во всем мире, внешне с ними не сравнима. Она слегка похожа на африканскую антилопу. К тому же говорят, будто бы у нее иммунитет на коровье бешенство. Это истинно венгерская корова, поскольку бешенство в Венгрии уступает дорогу меланхолии. Так что эта корова в здравом уме, но с несомненно больной душой. В будапештском ресторане «Малиган» на улице Лайоша можно заказать шашлык из мангалицы и мясо серой коровы. Для полного постижения венгерского духа на тарелке не хватает только жареного турула.

Из Венгрии нельзя убежать. Несмотря на то что эту маленькую страну можно легко проехать от северной до южной и от восточной до западной границы за несколько часов, любая попытка спастись бегством заканчивается провалом.

Герой известной (также и в Польше) драмы «Португалия» Золтана Эгрешши бросает работу, Будапешт и модную жену, чтобы в одиночестве отправиться в Португалию — туда, где можно дышать океаном, откуда виден настоящий простор. Задыхаясь в большом городе маленькой страны, он жаждет освобождения, а чем больше освобождается, тем крепче затягивает петлю на своей шее.

Первой остановкой на пути его неудачного бегства становится деревенский трактир в венгерской провинции. И хотя расстояние от Будапешта до западной границы — всего лишь каких-нибудь двести километров, отчаявшийся сорокалетний мужчина не в состоянии покинуть страну, которая ему так страшно обрыдла. Его бегство напоминает путешествие Хулио Кортасара по автостраде Солнца, во время которого писатель с женой останавливались и ночевали на каждом паркинге. Ехали, но как бы стояли на месте. Их slow trip был, однако, сознательным художественным концептом, а медленное бегство страдающего будапештца — ненамеренное. Он бежит очень быстро, но только какой в этом прок, если бежит он на одном месте. Беглец принимает участие в провинциальной жизни трактира, оказывает знаки внимания дочке трактирщика и все время намеревается бежать, чтобы в конце концов… вернуться в Будапешт.

Спектакль «Португалия» в театре Катоны — словно карусель в луна-парке. Кто-то без конца вбегает и выбегает, со сцены сыплется мат, так что элегантную публику выворачивает со смеху, священник опрокидывает рюмку «Уникума» за рюмкой, трактирщик выливает остатки шприцера в вино, жизнь катится, только явно не с деревенской, а как минимум будапештской скоростью. Актеры играют гротескно, сверхэкспрессивно, самые важные реплики выкрикивают, чтобы лучше доходили до публики. Даже налакавшийся до одури алкоголик Сатана перемещается чересчур резво для мертвецки пьяного человека. Мы наблюдаем отчаянные попытки криком заглушить тоску, замаскировать депрессию, чтобы свистом и бодрыми песнями придать себе отваги в темном лесу, полном диких зверей. Публика бешено аплодирует, ей нравится послушать в субботний вечер, как известные и любимые актеры матерятся, словно сапожники. Их крики мешают распознать немощь героя, который рвется в свою вожделенную Португалию, но не в силах оставить унылый притон, где вместо порто наливают кислое вино с содовой. Наконец он решается ехать в Лиссабон, но вместо этого садится в обратный поезд до Будапешта, чтобы, по всей вероятности, провести там остаток своих дней.

В пьесе «Геза-дитя» Яноша Хая парень-аутист из деревни близ городка Соб на севере страны получает работу в каменоломнях. Его обязанность — следить, чтобы на конвейере, перемещающем камни, ничего не случилось. В случае аварии или несчастного случая он должен нажать красную кнопку. Но ничего не происходит, и Геза чувствует себя невостребованным, вместо пользы от его работы — одна видимость, от него ничего не зависит. Он бросает работу и возвращается домой, жить с матерью и считать кафельные плитки на полу. Геза, деревенский дурачок, замечает очевидную истину, которую прекрасно видят и остальные рабочие, но не осознают ее, а может, не хотят в этом признаться, заливая глаза в пивной после работы, подобно жителям деревни, до которой добрался будапештский беглец из пьесы Эгрешши. Они знают, что перемены невозможны. Только недоразвитый Геза может думать, будто что-то изменится. Но даже он наконец понимает, что нужно отказаться от мечты о лучшей судьбе, потому что судьбу нельзя изменить. Потому-то она и судьба, а не план, как провести вечер, который всегда можно поменять.

«Геза-дитя» и «Португалия» — сюжеты не только о безнадежности венгерской посткоммунистической провинции, но прежде всего о невозможности бегства, об обреченности на венгерскую судьбу. О Португалии можно мечтать, но нельзя ее увидеть, доехать до нее, потому что нельзя стать португальцем, если ты — венгр, и рано или поздно тебе придется возвратиться в Будапешт, где ждут жена и работа. Герой «Португалии» добровольно возвращается в свою приватную тюрьму, поскольку знает, что там его место.

В Португалию можно попасть только вопреки своей воле. Там, в изгнании, в 1957 году умер Миклош Хорти. Его тело вернулось в Венгрию в 1993 году и было похоронено в его родном городке Кендереш, на полпути между Будапештом и Дебреценом. Португалия со своей бесконечной Атлантикой, с традицией великих мореплавателей была подходящим местом для бывшего адмирала. Может, время от времени он смотрел на океан и вспоминал времена, когда руководил мощным флотом и отдавал приказы имперско-королевским морякам? А может, больше размышлял о своем поражении, о нереализованной мечте о Великой Венгрии, завидуя Салазару и Франко, что им удалось удержать власть, хотя их проект — он должен был это понимать — был куда менее дерзновенным, чем его.

В Кендереш ведет дорога номер четыре, самая якобы опасная дорога в стране. В городке находится могила Хорти, дворец его имени и музей, ему посвященный. Надгробие адмирала аскетично, вытесано из белого камня, с полукруглой стелой. На камне простым шрифтом высечена надпись: «Витязь Миклош Хорти де Надьбанья [60], адмирал, правитель Венгрии в 1920–1944 годах». А сверху написано: «Помним и молимся». На ограде, препятствующей доступу к могиле, висят ленты, окрашенные в цвета национального флага, которые привязывают паломники со всех концов страны. На белых полосах — названия городов или партий (есть, конечно, и фашиствующая MIÉP, нету, естественно, социалистической MSZP), даты посещений, а между лентами всунуты образки. Хорти для многих тоже является святым, мучеником Общего Дела. Я здесь — нетипичный пилигрим: в этот солнечный сентябрьский день хочу взглянуть на могилу слабого тирана, пристанище вечного покоя останков проигравшего вождя. Увидеть место захоронения утопической идеи.