Гуляш из турула

А все же, когда на площади чеканили шаг русские войска, каждого пробирала дрожь, парады вермахта были маршем военной мощи, это настоящие армии Гога и Магога. Когда же в фильме Янчо маршируют «сильные, сплоченные, готовые» гонведы, едут конные жандармы с петушиными перьями на шляпах, когда крутят педали отряды велосипедистов, стучат колеса тачанок со станковыми пулеметами, это не что иное, как парад беспомощности в маскарадном костюме силы.

Я присутствовал на одном массовом сборище на площади Героев, хотя оно и не вошло в фильм Миклоша Янчо — это случилось уже после того, как фильм был снят, к тому же не было там ни одного знаменитого вождя, разве что Иштван Чурка [51], но это все равно как если бы на стадионе Уэмбли играл сегодня клуб «Вашаш» — абсолютная несовместимость субъекта и места. Шел 2002 год, посткоммунисты из MSZP [52] только что победили на парламентских выборах. Площадь Героев кипела от бессильной ярости тысяч сторонников крайних правых, убежденных в фальсификации выборов; полоскались на ветру красно-бело-зеленые знамена с вырезанной посередине дырой и зелено-белые флаги «Ференцвароша» [53], шелестели флаги с поясами Арпадов [54], происходило какое-то prêt-à-porter национальной моды: кроме банальных скинхедовских берцев можно было встретить черные и синие гусарские куртки, императорско-королевские полевые мундиры; старики, увешанные медалями, словно манекены из военного музея на Замковом холме, вышли прогуляться по городу. Было торжественно и спокойно — полиция не разгоняла еще антиправительственных демонстраций, вслепую стреляя петардами и распыляя слезоточивый газ, болельщики и скины еще не поджигали машин, прохожие не получали резиновыми дубинками по голове. Все это пришло четырьмя годами позже, когда показы националистической моды превратились в настоящие баталии, о которых оторопело оповещали мир международные информационные агентства. А тогда все это было еще фольклором, своеобразным «táncház», домом танца, где культивируются традиции народных танцев в региональных национальных костюмах.

Пёркёлт из Булчу и Лехела [55]

Эмиль Чоран в своих «Тетрадях 1957–1972» вспоминает поговорку: «венгр счастлив, когда плачет». Чорану она очень нравится, в своем дневнике он и сам постоянно подчеркивает сильную потребность поплакать в свое удовольствие. Плач — это чистая физиология; у одних в этом смысле — запоры, другие страдают слезливым поносом. Истинного уныния не одолеть слезами, оригинальная венгерская депрессия не вызывает слез (хотя о них охотно говорится), гораздо хуже — она приводит к хроническому отчаянию.

Неизлечимая тоска венгерской провинции показана в фильмах Белы Тарра. Снятые по романам Ласло Краснахоркаи «Сатанинское танго» и «Гармонии Веркмайстера», они настолько идут вразрез с современным кино, что от них невозможно оторваться, хотя, собственно, ничего особенного в них не происходит. Медленные черно-белые кадры темных деревень и местечек, в мнимом спокойствии которых притаились безумие и преступление — однояйцевые близнецы отчаяния. Эти длинные фильмы («Сатанинское танго» длится семь часов, «Гармонии» — два с половиной), где герой несколько невыносимо долгих для любителя популярного кино минут вязнет в дорожной грязи, действуют, как кружка Эсмарха с концентрированным бульоном венгерскости. Той самой венгерскости, что ведет растительное существование вдалеке от будапештских мод, супа-гуляш в чарде [56] для туристов, шумных торжеств по случаю национальных праздников. Книги Краснахоркаи показывают мир восьмидесятых, мир до рекламных кампаний в супермаркетах и дотаций Европейского союза. Это планета грязи и безнадеги, а не пестрая Европа реклам. Но этот мир по-прежнему существует где-то под кожей, как черные цифры, спрятанные под фальшивой позолотой защитного слоя.

В одном анекдоте говорится, что венгры не любят друг друга, потому что еще не освоились с тем, что номадизм кончился и пришло время, когда они должны жить бок о бок, лишенные возможности кочевать. В густом дыме, заволакивающем дешевые пивные и винные погреба, сидят они и беззвучно плачут. Будто стреноженные кони. А что, интересно, они делали бы, если бы кто-то перерезал веревку и освободил их? Скакали бы на месте?

Пресловутое Обретение Родины мадьярскими племенами, прибывшими с берегов Днепра и Днестра, стало первопричиной венгерских несчастий. Венгры без отчизны по-прежнему были бы трагичным народом, но, может, сумели бы как-то сосуществовать. Но, заточенные в низине, окруженной горами, они перестали уже метаться из стороны в сторону, только сидят, громко друг с другом споря. С тех времен, когда мадьяры потерпели поражение в битве с Оттоном I в 955 году, они сделались гораздо менее мобильны.

Битва под Аугсбургом, в которой король разгромил наконец мадьяр — бедствие раннесредневековой Европы, — это первая великолепная венгерская неудача, а побежденные королем вожди — первые почетные члены пантеона мадьярских мучеников. Именами павших или казненных после проигранных битв вождей — например, именами повешенных по приказу кесаря Булчу и Лехела — названы улицы. Холодильники «Лехел» еще до недавнего времени, пока «сименсы» и «электролюксы» не вытеснили их безвозвратно, гордо охлаждали вино во всех венгерских домах.

На телеканале «Duna» в полдень звонят колокола. Ежедневно звонят колокола церквей из разных мест, телезрители слышат звон и видят, откуда он. Обычно из Трансильвании. Это звук отчаянной тоски по родине. Колокола Трансильвании бьют, как венгерские сердца, — на погибель румынской оккупации. В кадрах, сопровождающих звон, видны грязные лужи дорог, осыпающиеся, прогнившие стены домов, сгорбленные старики, семенящие по деревенским тропинкам, и везущие поклажу в тележках ослы. Уныние провинции и печаль колоколов. А ведь их звон призван нести благую весть, до скончания веков быть напоминанием победы над могущественным врагом. На телеканале «Duna» эта радостная весть победы превращается в плач над своей бедой. Колокола звонят в Луете, в Санкраи, в Деаль, в Петрикани, в Санпауль, а ведь у каждой из этих деревень и у каждого из местечек есть свое венгерское название. Металлический звук ровно в полдень напоминает, что «урезанная Венгрия — это не край, целая Венгрия — это рай». И покуда Венгрия снова не будет Великой, люди не будут счастливы.

Колокола звонят и на телеканалах «MTV 1» и «MTV 2» на фоне картин победной обороны Нандорфехервара в 1456 году. Эта битва под сегодняшним Белградом — самая крупная венгерская победа, одержанная Яношем Хуньяди. После этой победы папа римский как раз и велел бить в колокола во славу победителей. Так, во всяком случае, принято считать до сих пор, хотя есть подозрение, что он отдал приказ раньше, когда требовалось призвать христиан на борьбу с мусульманами. Но сегодня полуденный колокольный звон звучит для венгерского уха не победной, а траурной музыкой.

Венгерская судьба так трагична еще и потому, что не интересует никого на свете, кроме самих венгров. Им не удалось сделать из своей несчастливой истории общемировой проблемы. 4 ноября, день национального траура, — внутренне-венгерская горестная дата, увековечившая вступление Советов в Будапешт в 1956 году. Иной раз мне кажется, многие венгры еще не успели заметить, что Советы давно уже ушли из Венгрии. Складывается впечатление, будто в их головах большевистское правительство по-прежнему руководит страной. Хорошо хоть, им уже известно, что турок выгнали из будайского замка. А оставшиеся после них бани с горячими источниками и новоиспеченные турецкие кебаб-бары не имеют ничего общего с политической и милитаристской оккупацией.

День траура — самый частый праздник на Дунае. Его оглашают в годовщины национальных трагедий, таких как подавление восстания 1848 года или революции 1956 года, расстрел австрийцами тринадцати генералов-повстанцев, которых с тех пор называют «мучениками из Арада» [57]. В каждом крупном городе есть улица Мучеников. Есть еще улицы Кальварии и Голгофы, как в VIII квартале Будапешта, в Сегеде и Пече (здесь можно заночевать в симпатичной гостинице «Кальвария» на улице Кальварии, которая плавно переходит в Дорогу Мучеников из Арада). Хоть эта ономастика и не всегда напрямую связана с жертвами венгерского национального подъема, она все же неплохо отражает дух национальной мартирологии.