Из жизни одноглавого. Роман с попугаем

Зонтикова, усаживаясь, ни с того ни с сего спросила с лукавой улыбкой:

— Виктор Сергеевич, а семинара сегодня не будет?

— А что? — настороженно поинтересовался Милосадов.

— Ах, просто вы сегодня такой поэтический, — сказала Зонтикова и прыснула.

Марина Торопова сунула подружке локтем в бок и прошептала на весь зал:

— Совсем сдурела, кошка драная?

После чего Зонтикова и вовсе закатилась, — но, правда, беззвучно.

Когда расселись и успокоились, Милосадов взял слово.

— Товарищи! — сказал он. — Наш небольшой коллектив стоит перед трудным выбором. С одной стороны, библиотека — это фактически последний рубеж, и сдавать его никак нельзя. Потому что, товарищи, велика Россия, а отступать некуда — позади все самое дорогое, что у нас осталось.

Хмурясь, Милосадов обвел взглядом женщин. Простодушная Плотникова всхлипнула.

— С другой стороны, товарищи, вы сами видите, какая сложилась ситуация. Фактически мы жмемся друг к другу в последней шлюпке, а волны вокруг все выше и выше. В этот раз мы снова побороли стихию, но если наш утлый челн даст неисправимую течь, все мы, безусловно, пойдем ко дну.

— Ужас! — прошептала Наталья Павловна и с тревогой посмотрела на Коган.

Милосадов поднял правую руку, требуя тишины.

— Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов, какие усилия предпринимали соответствующие структуры, чтобы оказать нам помощь во время последнего катастрофического наводнения…

— Наводнения? — деланно удивилась Зонтикова и стала хлопать глазами, озираясь. — Разве нас водой заливало?

— Да, наводнения, будем называть это так, — повысил голос Милосадов. — Другого слова для случившегося в русском языке нет. Все вы это видели, все почувствовали на себе заботу… гм… правительства и профильных министерств. Все могли убедиться, что средства массовой информации по первому сигналу бедствия, по первому зову поднялись и встали плечом к плечу, чтобы содействовать нам в борьбе с жестокой стихией.

Плотникова захлюпала и сказала сдавленно:

— Господи, что ж так душу-то рвать!..

— Но нужно понимать и то, что, к сожалению, на просторах нашей бескрайней Родины не одним нам срочно требуется помощь. Включите телевизор, и вы увидите: тут горит, там взрывается. Справа рушится, слева сталкивается. То вдребезги, это в клочья… Понятно, что в такой ситуации у соответствующих органов руки наразрыв: им бы хоть самые жаркие дырки заткнуть. А от всех нас требуются мужество и стойкость!

После этих слов немного пошумели: кто одобрял действия властей, кто, напротив, осуждал. Я заметил, что незримая граница снова пролегла примерно между теми, кто прежде составлял основные группы «сколенников» и «корточников». Загорелся было спор, посыпались с обеих сторон жаркие аргументы, начали высказываться сомнения как в компетенции и здравомыслии, так и в наличии совести и чести. Все это грозило полыхнуть не на шутку и перерасти в повальную бучу.

Но Милосадов снова поднял правую руку и гаркнул почище любого попугая, высказав главное:

— Тише, женщины! Короче говоря, нам нужен капремонт с выселением.

Повисла тишина.

Потом замдиректора Екатерина Семеновна спросила растерянно:

— Вы на самом деле так думаете, Виктор Сергеевич?

— Ну конечно, — ответил он, посмеиваясь: дескать, что за странные вопросы. — Это самое разумное решение проблемы. Как говорится, на три счета. Раз! — библиотека на время выселяется. Два! — руки у строителей развязаны, пустое здание подвергается капитальному ремонту. Три! — библиотека вселяется заново. Только представьте себе: все новое. Перекрытия. Коммуникации. Что нужно — течет, а что не нужно — даже не капает. Плохо ли?

— Так нас обратно и пустили, — саркастически сказала Калинина. — Вы, Виктор Сергеевич, как маленький, честное слово. Знаете, сколько охотников на это место? — она фыркнула. — Даже смешно слушать.

— Во-первых, не смешно, — наставительно ответил Милосадов. — А если смешно, то вы, может быть, забыли: на такое дело есть суд! Он у нас, между прочим, один из самых справедливых в мире.

— Ой, уж не надо мне про суд! — саркастически бросила Калинина. — Калабаров там дневал и ночевал, в суде-то вашем. Много чего рассказывал. А если б не бился, как лев, за наше здание, нас уже давно бы отсюда пинком под зад.

— Попрошу без выражений, — холодно сказал Милосадов.

— Да, товарищи, — поддержала его Наталья Павловна. — Давайте уж без выражений. Но вы, Виктор Сергеевич, с другой стороны, и сами ведь знаете, какой у нас суд.

— Какой суд! — воскликнула Коган. — Позвоночно-коммерческий, какой же еще.

Потом еще много чего говорили, о многом спорили, Милосадов бил себя в грудь и твердил, что, если нужно будет, он ради родной ему библиотеки ляжет под танк, — и, когда собрание завершилось, у меня осталось ощущение, что коллектив хоть и нехотя, а все же склонился к его жарко отстаиваемой точке зрения.

Я и сам думал: ну и впрямь, что ж тут сидеть, коли ни стояки, ни перекрытия!.. надо же отремонтировать? Зато потом как хорошо будет!..

***

Вскоре случилось вот какое событие.

Милосадов явился на работу в замечательном расположении духа. Кроме всегдашней сумки-портфеля, в руках у него был рулон ватмана.

Насвистывая, он весело кивнул Кате Зонтиковой, сидевшей на «рысепшын», прошел к кабинету, щелкнул замком, бросил сумку в кресло и тут же принялся прилаживать развернутый лист на стену, что ему вскоре и удалось сделать с помощью нескольких кнопок.

Отступив и полюбовавшись на дело рук своих, он взглянул на часы, сел в кресло и, как обычно, принялся куда-то названивать.

А я подсел поближе, чтобы рассмотреть картину повнимательней.

Сначала у меня было ощущение, что Милосадов второпях ошибся, ватман висит либо вверх ногами, либо боком — как-то, короче говоря, сикось-накось и неправильно. Во всяком случае, никакого осмысленного рисунка — ну, скажем, цветка, дерева или в конце концов птицы, поющей на ветке — в переплетении линий я разглядеть не мог.

Однако вскоре я обратил внимание, что линии, во-первых, разной жирности и, во-вторых, проведены преимущественно по горизонтали и вертикали.

«Уж не чертеж ли это?» — задался я вопросом и, бросив взгляд в правый нижний угол, убедился, что так оно и было: там, как ей и было положено, нашлась основная надпись, в главной графе которой красивым рубленым шрифтом было выведено: «Многофункциональный торгово-развлекательный центр с подземной парковкой».

Честно сказать, я с трудом поборол желание вскрикнуть от изумления. Что общего могло быть между бойцом гуманитарного фронта Милосадовым и какими-то там развлекательными центрами?

В эту минуту в кабинет постучали.

— Валерий Семенович, я вас жду! — воскликнул Милосадов, поднимаясь. — Заходите.

Вошедший оказался тощим, сухолицым, тонкогубым и очень серьезным человеком лет шестидесяти. Одет он был по-деловому и несколько тяжеловато: как будто вся его одежда — черный костюм, светлая в клеточку рубашка, тугой бордовый галстук и черные туфли — приобретались с одним расчетом: век сносу не иметь.

Пока они с Милосадовым перекидывалась мало что значащими приветственными формулами, я понял, откуда взялась с первого взгляда мной отмеченная серьезность Валерия Семеновича: у него было совершенно неподвижное лицо, до такой степени оцепенелое, что ни один мускул на нем, казалось, вовсе не был способен дрогнуть. Кроме того, и серо-голубые глаза смотрели так, словно их залили жидким стеклом: мертво и без интереса. Конечно, когда он открывал рот, отвечая на вопросы или задавая свои, кое-что на физиономии начинало растягиваться, сжиматься и елозить туда-сюда. И все равно возникало чувство, что это не лицо живого человека проявляет присущие ему способности мимики, а какой-то кукольник-баловник тревожит пальцами мертвую рожу резиновой куклы.

Первые вопросы задавали друг другу вскользь, будто обнюхиваясь, и скоро это принесло свои плоды: перешли на «ты», и Милосадов поведал кое-какие детали своей прежней службы. Калабаров был прав: речь шла именно об Управлении по кадрам, и в отставку он вышел именно полковником.