Из чего созданы сны

— Да-да, конечно, — пролепетала она и побежала готовить мне завтрак.

Я сидел спиной к торговому залу и смотрел на себя в зеркало на стене. Мне показалось, что и лицо у меня изменилось. Оно уже больше не было таким состарившимся и серым, таким пропитым и истасканным. Это было совершенно другое лицо. Но не может же человек за десять дней обрести совершенно другое лицо! Или все-таки может? Я прислушивался к голосам из магазина и размышлял о том, как это будет, когда Херфорд меня пригласит и скажет, что мое новое продолжение — это очень сильно! Так оно и было на самом деле, я в этом убежден. В этом вообще нет никаких сомнений! Иначе бы мне сделали замечание уже после первой части, которую читали он, Хэм и Лестер, а так никто не проронил ни слова упрека, когда я вернулся из Нью-Йорка.

Люси принесла завтрак. Я залпом выпил томатный сок, а потом ел яйца всмятку, свежие булочки с маслом и солью, пил кофе и чувствовал себя великолепно. Жуя, я поведал девушке Люси, которая стояла возле меня взволнованная, с раскрасневшими щеками, что за эти десять дней нашел такую историю, такую потрясающую историю, которая выйдет под моим настоящим именем.

— После всех этих лет, наконец-то, история под моим именем!

— Это замечательно, — прошептала Люси. — А я… я так за вас переживала. А теперь все будет хорошо… Ведь теперь все будет хорошо, да?

Я кивнул с набитым ртом.

— Нет, я так рада за вас, господин Роланд!

— А как я рад! Как я рад, фройляйн Люси!

Конечно, я не мог ей рассказать, о чем шла речь в новой истории, это она тоже понимала. Но когда я кончил завтрак, я подсел на табурет к ее стойке, и мы вместе пили томатный сок и говорили о ней. Я расспросил Люси о ее доме, о родителях и о планах на будущее. Она рассказывала мне об отце и матери, которые были крестьянами, о брате, служившим в бундесвере,^[126] и о своей родной деревне Брандоберндорф. Я слушал ее с неподдельным интересом. «Уже давно, — думал я, — на протяжении долгих лет я не слушал с вниманием тех, кто рассказывал о себе, если только не должен был о них писать или использовать еще как-нибудь по-другому».

А потом, в десять часов, намного раньше, чем я ожидал, зазвонил телефон.

Люси взяла трубку и сообщила мне:

— Вас срочно приглашают к вашему издателю.

— Очень хорошо, — довольно сказал я.

Я расплатился и дал Люси, как обычно, большие чаевые, а она важно поблагодарила меня и еще раз выразила свою радость. Потом она символично плюнула мне трижды через левое плечо и мы пожали друг другу руки. Уже издали, из магазина я оглянулся еще раз — Люси стояла за своей стойкой, все еще смеясь, и махала мне рукой. Я тоже засмеялся и помахал ей в ответ. А толстая дама возле меня трубно гудела:

— Гусиной печенки, господин Книффаль, гусиной печенки! Три большие банки!

2

На мостках через перекопанную Кайзерштрассе толпились люди. Я шел насвистывая, засунув руки в карманы брюк — пальто я оставил в редакции. Было холодно, и я поднял воротник пиджака. Внизу, в глубине, на стройке метро трудилась интернациональная команда рабочих. Гудели отбойные молотки и пневматические буры, подъемные краны ворочали стальные балки. Все было так же, как и десять дней назад. И все-таки все было по-другому. Я вынул коробку своих сигарет и бросил ее туда, в глубину, ее поймал маленький итальянец, широко улыбнулся мне наверх и послал воздушный поцелуй:

— Grazie, Signore, grazie!^[127]

— Molti auguri!^[128]

На этот раз мне представилось, что я один из тех многих, что работают там, внизу, что я их часть. Это было приятное чувство…

В издательстве я поднялся на «бонзовозе» сначала к себе на седьмой этаж в стеклянный бокс, где висело мое пальто, и вынул новую пачку «Галуаз» из кармана. Совсем уж без сигарет я не хотел остаться. Человек не может проснуться на следующее утро святым.

Вокруг во всех стеклянных боксах уже работали, я поздоровался со всеми и все с улыбкой поприветствовали меня, и когда я уже выходил от себя, вошла Анжела Фландерс, моя старая приятельница. В этот день на ней был темно-синий костюм, и ее крашеные каштановые волосы были, как всегда, безупречно уложены, и сама она была, как всегда, ухожена, и она тоже улыбалась.

— Привет, Анжела, — улыбнулся я.

— Доброе утро, Вальтер, — ответила она и слегка покраснела. — Вы идете к издателю, да?

— Да.

— Господин Крамер и господин Лестер уже наверху. Новая серия, да?

— Да, Анжела.

— Ну, я, наверное, тоже скоро получу ее для чтения. Господин Крамер сказал мне, что так замечательно вы уже давно не писали.

— Правда?

— Да. Я… Знаете, Вальтер, мы так давно знаем друг друга… Мы столько пережили вместе… Я знаю, как часто вы доходили до отчаяния. А теперь… теперь у вас снова замечательный материал, ваш собственный. — Она все больше запиналась. — И это… это для меня такая радость, потому что я… я очень симпатизирую вам, Вальтер, ну, вы же знаете?..

— Да, Анжела, я знаю, — сказал я. — Вы мне тоже очень симпатичны. Очень-очень симпатичны. И вы ведь тоже это знаете?..

Она покраснела до корней волос.

— Потому что… потому что мы старые друзья, Вальтер, и я так рада за вас! И… я буду держать за вас кулаки, и… я желаю вам всего-всего в вашей работе и… много-много успеха! Я так надеялась, что однажды вы опять сможете что-то написать под своим именем!

— Да, — сказал я. — Я тоже надеялся.

— Ну ладно, поднимайтесь к Херфорду. Я буду все время думать о вас, пока вы не вернетесь. Ах, иногда в нашем деле совсем отчаиваешься, а потом, когда уже и не ждешь, на тебя что-то сваливается, что-то хорошее. Просто надо верить в Бога, как вы думаете?

— Да, — сказал я. — Непременно. По крайней мере, сегодня я в Него верю, Анжела.

3

Стареющая Шмайдле, Херфордова секретарша, сообщила мне, что я могу прямо проходить в кабинет издателя, другие господа уже ждут. Когда я вошел в этот огромный кабинет, там были Хэм, Берти, Лестер и заведующий художественным отделом Циллер. Они сидели в углу, напротив монитора нашего кокпит-отдела.^[129] И хотя здесь мы были на одиннадцатом этаже, из окна сочился все тот же сумрачный зимний свет, горело рассеянное освещение, и яркие лучи софитов светили на корешки книг. Все вместе создавало отвратительную ирреальную атмосферу — как в междуцарствии, в царствии между жизнью и смертью.

— Доброе утро! — бодро сказал я.

Хэм улыбнулся мне, Берти кивнул, остальные буркнули что-то невразумительное.

— В чем дело? — спросил я.

— Ждем, — ухмыльнулся Берти своей извечной ухмылкой.

— Господина и госпожу Херфорд и доктора Ротауга, — добавил Лестер.

— Разве их еще нет? — удивился я. — Шмайдле сказала, что…

— Они здесь, — перебил меня Лестер.

— Ага, — хмыкнул я.

Он с раздражением посмотрел на меня. Видно, все еще не мог забыть того, что я устроил ему десять дней назад.

— Они в покоях Херфорда, — объяснил мне Циллер. — Довольно давно. Когда мы пришли, в кабинете никого не было.

— И что они там делают?

— Понятия не имеем, — сказал Берти. — Мы уже с полчаса ждем.

— Н-да. — Лестер с негодованием посмотрел на меня.

— Н-да, н-да, — ответил ему я.

В этот момент послышался какой-то шорох, и одна секция книжных стеллажей отъехала в сторону. Там был проход в покои Херфорда, которые располагались между кабинетом и компьютерным залом. По нему шествовали Мамочка, Ротауг и сам Херфорд, серьезные и торжественные. Те, кто сидел, встали. Книжная секция с коротким «клик» вернулась на свое место.

— Досточтимая госпожа… — Лестер подлетел к Мамочке и поцеловал ей руку.

На ее плечи была наброшена ягуаровая шуба, на фиолетовых волосах — ягуаровая шляпа, из-под шубы виднелись черная юбка в складочку и кашемировый пуловер цвета верблюжьей шерсти, на шее — длинная золотая цепь с большим золотым кулоном, на ногах — сапоги со шнуровкой.