Аргентинское танго

и, быть может, даже смертельно, и я подумала: если его убьют, я подхвачу у него из руки падающий пистолет и пущу себе пулю в висок, мне не жить, не жить без него, — и земля приближалась так быстро, будто мы оба падали в самолете, так стремительно неслась земля нам навстречу, как несется навстречу подбитому, горящему самолету, и два самолета наших жизней еще летели, еще держались на встречных потоках тугого воздуха и ветра, еще не подбили им крылья, — и внезапно шпагат оборвался, выскользнул из моих рук, короток он оказался, не досягнул до земли, и я полетела с высоты вниз, а земля, родимая, оказалась рядом, ночная сырая осенняя земля, и Ким, подогнув ноги, спружинил, ловко спрыгнул рядом со мною, упавшей постыдно-грузно на землю, как мешок с картошкой, и я, лежа на земле, крикнула ему:

— Ким! Я люблю тебя!

— Я тебя тоже! — крикнул он и подхватил меня на руки. Из-под моего локтя поднял пистолет и выстрелил, и еще раз выстрелил вверх. Пули свистели вокруг нас. Страшный крик раздался сверху — Ким попал в стрелявшего. — Бежать можешь?! — Он опустил меня на землю. Я сделала шаг и застонала. — Нога, понятно! Вывихнула! Или сломала! Теперь уже все равно! — Он взвалил меня себе на плечо, как взваливают добычу. — Нам надо в мою машину! Скорее! Они сейчас выбегут из подъезда, его люди! У меня второй пушки с собой нет! А в этой — патроны сейчас кончатся! У меня один выстрел, от силы два…

И так, со мной на плече, как с подбитой в горах ланью, он пробежал в осенней ночи расстояние от дома до машины, стоявшей за углом, и время, пока он бежал, показалось мне вечностью. Он вырвал из кармана ключ от машины. Всунул его в дверцу. Втолкнул меня в машину, сбросил внутрь, на сиденье, как куль. На моих колготках были пятна крови — я хваталась за колени окровавленными руками. Ким рухнул на сиденье с другой стороны. Хлопнул дверцей. Положил руки на руль. И у него руки были все в крови.

— Ловко мы с тобой, — он обернул ко мне перепачканное кровью лицо. — Живы. Это главное. Теперь вперед. Вперед!

— Куда… вперед?!

Он завел мотор. Рванул руль вправо, еще вправо. Круто забрал вправо, мгновенно вырулил из темного ночного двора на дорогу. Сзади стреляли. Попали в заднее стекло, разнесли его вдребезги; пуля застряла в сиденье. «Только бы шину не прострелили, прострелят колесо — догонят запросто», — подумала я. А машина уже мчалась по улице, вылетала, как пуля, на шоссе, и я опять зажмурила глаза — так быстро Ким гнал машину, быстро, как мог.

— Куда мы?! Куда, Ким?!

Ким молчал. Гнал машину. Я плакала, кусая губы, глядя на ночную, мокрую от стремительно пронесшегося дождя дорогу, и на черном, как вакса, асфальте блестели, расплываясь и мерцая, как нефтяные радужные пятна, отраженья сумасшедших ночных фонарей.

— Ты думаешь, Мария, нам некуда податься в Москве?

— Не вези меня к себе! Беер знает твой адрес! Если он жив — его люди тебя мгновенно найдут!

— Хорошо. Тогда поедем вон из Москвы.

Он остановил машину далеко за городом, в поселке, название которого