Аргентинское танго

шись, вбрызгивает в нее, в безумии скачущую верхом на нем, обжигающую струю живого огня, она чувствует ожог внутри себя, и вцепляется ему в плечи, всаживая в него ногти, и склоняется к его жадно раскрытым губам, и приникает к ним ртом, языком, и они оба, сплетясь, содрогаясь, крича, падают с дивана и, обнявшись, катятся по полу, по старым сырым и грязным половицам, катятся как живое колесо, колесо жизни, теряя сознание, волю и разум, превращаясь в поцелуй и объятье, в запах и свет, в боль и видение любви в лунном свете, в пятно крови на старой выщербленной половице.

Он сидел на корточках перед печью. Бросал туда дрова. Сырые поленья и старые черные замшелые доски громко трещали, с трудом разгораясь. Он был упорен. Пламя заполыхало, выпрастываясь, вырываясь наружу из чугунной печной дверцы. Он хотел прикрыть дверцу. Услышал ее голос с дивана:

— Не закрывай. Я хочу видеть огонь.

Он пошевелил кочергой стреляющие золотыми искрами дрова. Пламя лизнуло ему руки.

— Мы подожжем дачу. Гляди, как разгорелись. Любо-дорого.

— Мне дорого все, что тут происходит с нами. Мы же живы, живы, Ким. Я до сих пор не могу понять.

— А я уже понял. Когда целовал тебя — уже понял.

Он видел в полумраке, прорезаемом оранжевыми и ярко-золотыми сполохами огня, ее белозубую улыбку. В темноте она выглядела слишком смуглой, как креолка или мулатка.

— Темнокожая моя. Стройная моя. — Он поднялся с корточек, отряхнул колени от мусора и пепла, подошел к ней, лежащей, присел у ее изголовья. Тронул рукой ее разметавшиеся по плечам, спутанные волосы. — У тебя ночные волосы, тебе кто-нибудь это говорил?

— Мне говорили все что угодно. Я забыла. Мне важно, что говоришь мне ты. Только ты.

Он взял ее руку и стал целовать ее пальцы — один за другим. Потом взял ее пальцы в рот, как леденцы, нежно посасывая. Она засмеялась, потом, глядя на него широко открытыми глазами, застонала, выдохнула: «Поцелуй…» Раздвинула ноги. Он положил руку ей на живот. Смуглый, атласный живот. Вместилище жизни. Его пальцы гладили бархатистые влажные лепестки ее лона, проникали внутрь. Он приблизил лицо к развилке ее ног, припал губами к твердой, влажно-соленой жемчужине женского вожделения, взбухшей под завитками черных волос. Женщина. Его женщина. Наконец он дождался ее.

Она ощутила его жадный жаркий язык внутри себя, как язык огня, и, громче застонав, сжала ногами, коленями его голову. Он вытянул руки и положил ей на гладкие, потные, будто облитые маслом, груди. Оторвался от нее. Поглядел на нее. Его глаза ничего не видели от сумасшествия любви.

— Я хочу тебя постоянно. Я хочу тебя всегда. Это безумие. Я не думал, что так бывает в жизни. Мы оба сошли с ума.

— Да. Мы сошли с ума.

— Я старше тебя на сто лет.

— Хоть на двести. Мне все равно.

— Если меня не убьют, я все равно умру раньше тебя.

— Нет. Мы вместе. Только вместе.

— Иди ко мне!..

— Подожди. Я слишком хочу к тебе. Оттого мне драгоценно… подождать. Лучше поговорим. — Она взяла его руки в свои, гладила,