Трапеция (ЛП)

ничтожный выпендреж!

- Ничтожный? – взорвался Джонни. – Значит, ты думаешь, это так легко! Ну-ка

лезь наверх да сам попробуй!

- Ладно, если я поднимусь и сделаю его с первого раза, ты уберешь эту позорную

пародию на полет из номера? Сделка, Джок. Любой приличный воздушник сочтет

это ниже своего достоинства, но если я сделаю, ты его выкинешь?

- Нет, черт возьми! Никто не просит тебя делать ничего, что ниже твоего

проклятого достоинства! Кем ты себя возомнил, что разносишь нас всех, как

Папаша Тони в худшие дни? «Дешевая показуха», «вульгарная мешанина»… Что

за чушь? Уясни одну вещь, братец: на этот раз я руковожу номером, а ты

работаешь на меня. Боже мой, Мэтт, – обессилено закончил он, – я вовсе не

тащусь от того, что даю тебе указания, но у меня просто нет времени на твои

истерики!

Марио облокотился на дверь раздевалки.

- Мы с Томми соглашались на классический полет, а не на обезьяньи кривляния.

- Если уж на то пошло, эти обезьяньи кривляния твой драгоценный Томми и

придумал!

- Это правда, Марио, – подтвердил Томми. – Это была моя идея. Жаль, что тебе

не понравилось…

- Послушай, Мэтт, – перебил Джонни, – сделай милость, объясни, что именно

тебе не по вкусу. По-моему, он отлично вписывается в тему представления.

«Полеты во сне». Представь его в замедлении. Три движущихся тела, каждое в

своем ритме, но связано с остальными – чувственно, все сливается, колеблется, как во сне. Видишь?

- Но это не полет, – возразил Марио.

- Тогда что? Мэтт, люди хотят чего-то нового. Мы прожили половину двадцатого

века. Черт побери, я думал, ты понимал это, когда подписывал контракт.

- Давай я попробую объяснить, – медленно сказал Марио, с явным усилием

перебарывая гнев. – Ты говорил, полеты во сне. Чувственно, да. Но ненавязчиво.

В полете есть… чистота. Целомудрие, совершенство. Ему не нужен показной

блеск. В нем… ну, поэзия движения. Артистизм. Неужели ты не видишь, что

показушность только отвлекает от… чистоты? Когда даже не понимаешь, как это

тяжело и сколько усилий прикладывается, потому что все выглядит так

естественно. Как будто всякий может так же – легко, как во сне.

Он остановился набрать воздуха, и Томми увидел искру, заново разгоревшуюся в

его взгляде.

Боже! А я думал, оно ушло! Но в нем все еще это есть, и если Джонни все

испортит, я ему шею сверну!

- Не понимаю, – сказал Джонни. – Я знаю, что в твоих словах есть резон, Мэтт. Но

постарайся на минуту посмотреть моими глазами. Сны сложные, путаные, в них

все переплетается, меняется…

Марио покачал головой. Он больше не злился, в голосе его звучало

воодушевление.

- Джок, ты неправ. Видит Бог, я понимаю, что ты имеешь в виду, но ты делаешь

большую ошибку. Ты говоришь, сны сложные. Но на самом деле они совсем не

сложные, в том-то и дело. Они абсолютно простые. Во сне все предметы и

явления лишены шелухи, остается только голая суть. Во сне мы видим мир таким, как его видят маленькие дети. Нам не нужно, чтобы публика охала и восклицала:

«Боже, как он это делает?» Такое лишь немногим лучше, чем когда вампиры

сидят и ждут, пока кто-нибудь упадет и убьется. Все должно выглядеть как

полет из сновидения. Он должен быть таким легким, чтобы люди не могли

поверить, что они сами такого не могут. Вот в чем суть полетов во сне. Чистота, легкость, совершенство. Чтобы зрителям захотелось плакать от того, что они

почувствовали, будто у них когда-то были крылья, будто они тоже могли летать, только забыли как.

Голос Марио подрагивал.

- Когда мы были маленькими и смотрели на Люсию… и Барни Парриша, мне часто

снилось, будто я летаю. А потом я просыпался и плакал, потому что не помнил, как это у меня получалось. Вот что нам надо, Джок. Заставить людей ощутить то

же самое.

Голос Стеллы был переполнен чувствами.

- Джонни, я поняла. Он прав, Джонни. А мы ошибаемся.

- Боже Всемогущий! – взорвался Джонни. – И ты туда же?

- Он правильно говорит, я просто не могла выразить это словами. Мы уже

достаточно взрослые, чтобы уметь признавать свои ошибки.

Джонни перевел расстроенный взгляд с брата на жену.

- Я все равно не понимаю, – сказал он. – Мне никогда не был доступен весь этот

великий мистицизм. Я просто гимнаст, для меня трюк это всего лишь трюк. Но вы

двое летаете лучше меня. Для вас это в самом деле настолько важно?

- Это не просто важно, в этом вся суть полета, – ответил Марио. – Неужели ты не

видишь?

- Стел, ты на его стороне?

Она прикусила губу.

- Дело не в том, кто на чьей стороне, Джонни. Как он сказал, в этом вся суть

полета. И наша задача через наше шоу показать это людям.

- Проклятье, – нахмурился Джонни. – Раз уж вам обоим это так важно, значит, в

этом что-то есть. Забудьте проклятый трюк. Жалко только, что убили на него

столько времени и сил. Том, похоже, твоя задумка пролетает.

- Я не против, – сказал Томми. – Я согласен с Марио.

Джонни криво усмехнулся.

- Не буду спорить с эстетами.

Томми удивился, что Джонни вообще известно это слово.

- С вашего позволения вернемся хоть на минуту к делу. Без этого трюка у нас в

номере появляется такая дыра, что грузовик проедет. Чем будем заполнять?

Сосредоточьте свои эстетские помыслы на этом, а?

Но забравшись на аппарат, Джонни снова улыбался, и Томми подумал: «И в этом

он похож на Папашу – не умеет долго сердиться».

Вот только заветный проблеск в глазах Марио снова угас.

«Нет, он все еще там. Но Боже, как глубоко. Он появлялся, когда Марио летал. И

до сих пор хоть слабо, но показывается. А больше нигде. Даже…– смущенный

собственной мыслью, Томми все-таки додумал до конца: – …даже в постели».

Потом рутина тренировки взяла верх, и Томми стало некогда размышлять. Когда

они закончили и перебрались в раздевалку, Джонни со смехом натянул свитер.

- Знаешь, Мэтт, по-моему, это первый спор, в котором я дал тебе выиграть. Так

нечестно… женщины всегда становятся на твою сторону. Когда мы были детьми, ты объединялся против меня с Лисс, а теперь со Стеллой!

Марио, ссутулившись, сидел на лавке.

- Я не получаю никакого удовольствия от того, что с тобой спорю.

Томми смотрел на него с изумлением.

Он же вне себя от счастья должен быть. В кои-то веки не дал Джонни себя

переспорить.

Когда дело доходило до чего-то важного, Марио умел быть убедительным и

даже весьма красноречивым.

А сейчас просто сидит с видом смертельно больного.

Джонни тоже заметил.

- Эй, Мэтт, ты чего? Что-то не так?

- Зуб дурацкий. Дантист поставил какую-то временную пломбу… жутко болит.

Дня через три-четыре идти снова. А мне еще надо Барта отвезти. Его машина в

ремонте.

Но Томми понимал, что не все так просто. На боль Марио реагировал совсем

иначе. Томми знал его слишком долго, чтобы на это купиться. Ему приходилось

видеть, как Марио вытворял в воздухе чудеса, и свежие ссадины и ожоги на

руках, от которых впору было взвыть, ему совсем не мешали.

Встревоженный, не зная, что еще сделать, Томми предложил:

- Расслабься, Мэтт, я подвезу Барта домой. Ты все равно не в форме, чтобы

сидеть за рулем. Поднимись наверх и прими аспирин.

- Аспирин, ну да, – скривился Марио. – Лучше я попрошу у дяди Джо хорошую

порцию виски и посмотрю, поможет ли.

- Ты, наверное, попросту отключишься, – сказал Джонни. – А это тебе, полагаю, и

надо.

Барт Ридер успел переодеться, и Томми обратился к нему резче, чем

намеревался.

- Пойдем, Барт, отвезу тебя домой. Только будешь говорить, куда ехать… Я не