Комната

— Спасибо за продукты и джинсы.

— Не стоит благодарности.

— Вот тебе тарелка, может, в середине он не такой сухой.

Я слышу, как что-то звякает — наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.

Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:

— Да, совсем зачерствел.

Рот у него набит моим пирогом.

Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.

Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.

А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю, может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.

Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.

Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь, — я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет «Я пою во время дождя».

Молоко в правой груди сегодня совсем не вкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.

— Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?

Ма перестает улыбаться.

— Я думала, ты уже спал, когда он пришел.

— Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.

— Как же, принес бы, — произносит она, — он всегда только обещает.

— А что бы он принес? — Я жду ее ответа. — Надо было напомнить ему.

Ма вытягивает руки над головой.

— Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.

— Но воскресные подарки…

— Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. — Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. — Кстати, вот твои новые джинсы.

Она уходит пописать.

— Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.

— Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.

— Мне не нужен этот дурацкий портрет, — плачу я.

Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:

— Ну, успокойся.

— Он мог бы…

— Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.

— Он мог бы…

— Объясни мне, в чем дело.

— Он мог бы принести мне щенка.

— Что?

Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:

— В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.

Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.

— Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.

— Нет, есть.

— Со щенком нужно гулять.

— Мы гуляем.

— Но щенок…

— Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.

— Джек. Щенок свел бы нас с ума.

— Нет.

— А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…

— Счастливчик не стал бы скрестись.

Ма закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.

— Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.

— Какой ты глупый.

— Это не я глупый, это ты глупая тупица.

— Послушай, я понимаю…

— Мышонок и Счастливчик — мои друзья. — Я снова начинаю плакать.

— Нет никакого Счастливчика, — произносит Ма сквозь зубы.

— Нет, есть, и я его люблю.

— Ты его просто выдумал.

— Зато есть мышонок, он — мой настоящий друг, а ты его прогнала…

— Да, — орет Ма, — чтобы он ночью не бегал по твоему лицу и не кусал тебя.

Я плачу так сильно, что дыхание у меня сбивается. Я и не знал, что мышь может укусить меня в лицо, я думал, что это делают только вампиры.