Таежная богиня

— Ник, ты выключишь наконец свет или нет?! — будто из другой жизни, послышался недовольный голос Валерии.

Никита большой тряпичной куклой опустился на стул, обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону, как от невыносимой боли. Потом встал и медленно, как в бреду, поднялся на чердак. Взялся за лампу и уже хотел было ее погасить, как по спине опять пробежал холодок — отцовская тетрадь, которую он закрывал перед сном, была открыта. “Фантастика!”

— Лер, а Лер! — с дрожью в голосе проговорил Никита.

— Слушай, ты сегодня ляжешь или нет?! — раздраженно пробормотала в ответ та.

— Ты тетрадь открывала?!

— Какую тетрадь? Ник, ты почему не спишь и меня мучаешь?

Никита точно помнил, что закончил читать на сорок первой странице, а тут была двенадцатая. Посмотрел на спящую Валерию, но спрашивать больше не стал, а присел к столику и уставился на странный рисунок.

Рисунок действительно был странным. На странице двенадцать был изображен этот, бабушкин, дом на фоне заросших лесом скал. Дом очень удачно был вписан в уютное горное ущелье, с небольшой речушкой, кудрявыми кедрами, лиственницами. Вокруг дома было много деталей, тонко нарисованных пером. Никита достал из сундука старинную лупу и стал внимательно разглядывать эти детали. Его удивило их множество, утонченно проработанных, казалось бы, незначительных для рисунка. “Вот это да!” — вырвалось у Никиты. Хотя что тут особенного? Тетрадь для полевых работ, и, как черновик, вся изрисована. Здесь были и собаки, и птицы, и какие-то вещи, а на двенадцатой странице отец взял да и нарисовал свой родной дом, вписав его в горный пейзаж, ничего странного. Под рисунком дома была изображена какая-то схема, похожая на лабиринт. Сначала Никита не обратил на нее внимания, но потом представил план дома и мысленно наложил этот лабиринт-схему на план.

Через минуту, схватив тетрадь, он уже спускался со ступенек. Дойдя до входной двери, он развернулся и пошел обратно, не отрывая взгляда от тетради. Поднимаясь по лестнице и дойдя до двенадцатой ступеньки, он остановился и попрыгал, вызвав жалобный скрип досок. Память тотчас напомнила этот звук: именно здесь остановился Кто-то. Взглянув на схему, Никита медленно развернулся на сто восемьдесят градусов и уперся взглядом в доски, которые закрывали стык крыши с пристроем, клиновидное пространство, зашитое со всех сторон. Эти доски находились ровно перед глазами.

От предчувствия чего-то необыкновенного Никиту слегка затошнило. На плохо гнувшихся ногах он принес из кладовки гвоздодер и топор. Трясущимися руками Никита стал отдирать нижнюю доску. Гвозди вылезали из древесины с диким визгом и треском. Валерия опять проснулась. Глядя на Никиту с нескрываемой ненавистью, она наспех закуталась в одеяло и пробежала вниз, чуть не сбив его на лестнице. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал отдирать застаревшие доски. Под толстым слоем светлой пыли в нише лежал большой пакет, перевязанный крест-накрест узкой лентой.

Никита долго не решался его развязывать. Он положил на него руку и закрыл глаза. Едва он это сделал, как увидел отца, с мягкой улыбкой дорисовывающего его детские рисунки. “Ну вот, вот так, и тогда кошка будет походить на собаку...” Открыв глаза, Никита потянул за кончик бантика...

Брякнул крючок, скрипнула дверь, потом мягко хлопнула, закрываясь. “Лера, — подумал Никита. — Странно, куда это она?” Никита отложил пакет, спустился вниз и включил свет на кухне. Дверь была заперта на крюк. Войдя в бабушкину комнату, он увидел безмятежно спящую Валерию.

Сверху в пакете лежал пожелтевший лист, на котором в самом центре мелкими буквами было написано два слова, от которых внутри Никиты все оборвалось: “Здравствуй, сын!” И чуть ниже — дата. Число, месяц и год стояли нынешние.

Никита потряс головой, оглянулся назад, точно за спиной стоял кто-то, готовый разразиться смехом. Встал, прошелся до проема и обратно. Снова взял лист, стал вертеть, разглядывая его с разных сторон. Нет, все правильно. Дата была поставлена давно.

— Ну ладно, — немного успокоившись, проговорил вслух Никита и, отложив листок, взялся за свернутую в несколько раз карту, лежащую в пакете сверху. Когда развернул, вновь ахнул от изумления. Карта Урала на плотной коричневой бумаге походила на старинную гравюру с тончайшей проработкой сопроводительных рисунков. На ней не было ни масштабной сетки, ни высотных цифр, ни условных обозначений. Реки, их берега со скалами, деревьями, избушками, зверями и птицами были нарисованы так, как в старину художники изображали по обе стороны улиц фасады домов. Кое-где в узких лодочках плавали странные люди, а под лодками рыбы... Эту карту можно было поместить в раму, повесить на стену и любоваться как произведением искусства. Однако сложные рисунки и знаки делались явно не для эстетики, надо было разбираться и разбираться с ними.

Но когда Никита присмотрелся, его лицо еще больше вытянулось, а брови поползли вверх, — это была не вся карта, а только ее часть! Один из краев был грубо и неровно оборван и напоминал профиль какого-то существа. Кроме того, хребты и реки обрывались как-то нелогично. Перевернув карту, Никита обнаружил надпись отца — “Прошка Лаплах”. Он стал вертеть карту дальше, но больше никаких сведений не было. Почему так странно?! Может, в остальных бумагах что найдется?

Аккуратно сложив карту, Никита отложил ее в сторону и взялся за альбомы. Их было несколько. Все они были из плотной бумаги, похожей на теперешнюю акварельную, слегка затертые, с тщательно проклеенными вручную торцами, отчего листы хорошо перелистывались и накрепко держались единым блоком. Эти альбомы были из другого времени, неторопливого, строгого и надежного.

Затаив дыхание, Никита открыл первый альбом. Это было прикосновению к отцу-художнику. Прикосновение через двадцать лет. Шероховатость бумаги, ее запах, тепло... Никита снова на секунду почувствовал себя маленьким, неловким, беззащитным. Ощущения прошлого и настоящего поменялись местами. Он закрыл глаза и тотчас почувствовал, как на голову легла тяжелая рука и ласково потрепала волосы. “Папа?!” — вырвалось у Никиты, и он открыл глаза. Тряхнув головой, он оглянулся и только тогда взглянул на первый рисунок. Сначала Никита подумал, что альбом следует развернуть, поскольку непонятно, что было изображено. Какая-то абстрактная композиция, без темы, без какой-либо другой зацепки. Первое, что он узнал, была фактура меха и камня. Мех был красивый, пепельного цвета, а камень замшелый. Но вот за мехом и камнем, как это бывает на рисунках для детей, где нужно отгадать какое-то изображение в густоте веток, проступили силуэты людей в странной одежде и позах. Перспектива на рисунке была обратной, как на иконах. Чем больше Никита вглядывался, тем больше погружался в какое-то иное, втягивающее в себя пространство. Никита с удовольствием блуждал в лабиринтах рисунка, который из плоского превращался в объемный, появлялись тени, планы. Ему пришлось буквально вырвать себя из столь странного состояния и перевернуть следующую страницу...

Валерия уснула не сразу. Треск отдираемых Никитой досок стоял такой, что ни о каком сне не могло быть и речи. И потом, когда все стихло, ей стало любопытно: что же такое Гердов еще задумал? С Никитой явно что-то происходило. Он все больше и больше от нее отдалялся. Хотя, если честно, особенно-то он и не был близок. Всегда и во всем инициатива шла от нее. Когда учились, девушке было приятно, что Никита Гердов, самый талантливый из студентов, — ее парень. Она почти четыре года не отходила от Никиты. Верила в его талант, верила, что у него большое будущее. Хотя Валерия не всегда была ему абсолютно верна и преданна (соблазнов много, она одна, Никита в своем поиске, вот и...). Нет, конечно, никакой любви между ними не было, да и зачем, если жизнь только начинается, а она красивая и молодая. Но мысли сделать Никиту своим мужем все же посещали. Валерия даже прикидывала, как она будет его одевать, какую мастерскую для Никиты отгрохает папик, как строго она будет следить за его поведением в ее компаниях, в родительском доме, следить за творческим ростом и так далее. Дело оставалось за малым — Никита должен был стать настоящим талантом, известным, модным художником хотя бы российского масштаба. Вот тогда — да!