Выбор Донбасса

И светской клеветы нет тягостных обуз.

В умах витает дух лицейских трубадуров,

В сосудах — нет, не кровь — игристое вино,

Ещё надзора нет державных самодуров,

А всё, что происходит — беспечно и смешно.

Всё будет лишь потом: и слава, и признанье,

Терзанья страстных чувств, балы и кутежи,

И вечные долги, и боль непониманья,

И жизненных коллизий крутые виражи.

Всё будет лишь потом… Сейчас же — мир прекрасен,

Прекрасен, как союз младых наивных душ,

И на любой вопрос, ответ и прост, и ясен,

И далеко ещё до мглистых зимних стуж.

2. Земное время без него течет…

В молчаньи ночи тихое «Прости» —

Фонарь мерцает, дроги отъезжают,

А впереди даль зимнего пути,

Снег колкий леденяще обжигает.

Окончен жизни беспокойной бег,

Все уложилось в этой скорбной тризне:

Поэт, бунтарь и просто человек —

Что было Пушкиным в его короткой жизни.

Что стало после — все уже не счёт,

Мчат кони резвые к последнему жилищу.

Земное время без него течет

И без него другие ветры свищут.

Хорошо!

Как хорошо душой свободной

Вдруг вознестись над суетой,

Над завистью, всегда голодной,

И над убогой клеветой.

Как хорошо, раскинув руки,

Парить, парить за кругом круг,

Над паутиной чьей-то скуки,

И надоедливых услуг.

Там в небесах под облаками,

Вновь полюбить земную твердь,

И песнь в терновнике с шипами,

И жизни пёстрой круговерть.

Как аукнется...

Нам равнодушные глаза

Остудят душу и состарят,

И грубых окриков гроза

На сердце лишний шрам оставят.

Всем воздаётся по делам:

Поступки наши к нам вернутся, —

Улыбки луч и в сердце шрам

Когда-то эхом отзовутся.

Добро вернётся к нам добром,

А зло, уж как тут не старайся,

Вернуться может только злом,

Хоть сожалей потом, хоть кайся.

Юрий Макусинский (Санкт-Петербург)

Утренняя пресса

Никого не волнуют донецкие дети.

Есть важнее дела в двадцать первом столетии.

Например, где-то там пристрелили шерифа,

а еще где-то там распилили жирафа.

Кто-то яйца пришпилил к брусчатке для кайфа,

Кто-то высек Адама из камня Сизифа,

Кто-то верит в политиков, кто-то в них метит.

Никого не волнуют донецкие дети.

Дымовая завеса бесплодной эпохи:

футболисты, банкиры, певцы-скоморохи,

эмигранты, расисты, красотки в доспехах,

самолеты без крыльев и юмор без смеха.

Жизнь без смысла и совести, словно без звука

и без цвета кино. Просто так — показуха.

А война — это где-то там, и воюют там — эти,

для кого что-то значат донецкие дети.

Дончанки

Знаю — слезы, долги, пеленки,

муж, воюющий спозаранку,

не котлеты на завтрак — пшёнка,

не хоромы порой — землянка.

Взгляд пленительный, голос звонкий,

гибкий стан, шелк волос — славянки!

До чего же милы девчонки,

наши верные однополчанки!

Не страшны вам ни «град», ни танки,

ни бандиты в густой «зеленке»,

ни чудовища в вышиванках —

все привычно для вас, сестренки.

Ах, пленительные дончанки —

новоросские амазонки!

Война

И снова война. Даже если никто не стреляет.

Погибшие души вопят по ночам от души.

В кровавом тумане эпохи не слышно рояля,

одни лишь литавры звенят во вселенской глуши.

На третьей планете системы, что где-то там с краю

забытой галактики, звезды в ночи хороши:

по братьям и сестрам убитым Псалтырь я читаю

и жалуюсь Богу, что волею вновь согрешил.

Мне ненависть гасит рассудок и сердце сжимает:

ненужные мирные вещи продам за гроши,

куплю пулемет и гранату. Заря золотая

меня не застанет за завтраком в томной тиши.

И верная муза — подруга моя боевая,

мне точит как пики последние карандаши.

Президент войны

Господин президент не моей страны,

Вы в большом почете у сатаны:

он Вам льет инфернальные бредни в уши,

и Вам нравится музыку эту слушать.

Например, про меня. Я — из той шпаны,

похороненной наспех в полях войны

вместо сучек, смакующих ром и суши,

что с утра на Крещатике бьют баклуши.

Господин президент! Вы душой больны,

и лицом приветливым так черны

от того, что дом мой вчера разрушен,

а мой сын-младенец пожары тушит.

От того, что нет у меня весны,

и снаряды нынче ценней, чем души.

Дума про Опанаса

по мотивам поэмы Э. Багрицкого

Сизый месяц в ночи скукожился,

над Днепром — золотые звезды.

Мы на Млечном Пути прохожие,

нам любая эпоха — поздно.

Чумаки, казаки — холопы мы!

Плачем горько, как от цибули, —

мы такую страну прохлопали,

нас опять паны обманули.

Хуторяне ушли в наемники,

бормоча наизусть Багрицкого,

они быстро и жадно вспомнили

сладкий смысл ремесла бандитского.

Комсомольцы давно повешены,

даже ленинов спьедесталили,

возвели в атаманы бешеных

и безбашенных, чтоб скандалили.

Опанас разлюбил субботники

и парады в строю по праздникам,

не пошел он в простые плотники —

у него сапоги со стразами.

Отплясал Опанас с маричками,

отмайданил мозги с рогулями,

извалялся в грязи коричневой

и отбегал в степи под пулями.

Он гниет уже год под Горловкой,

а жена его ждет под Жмеринкой.

Все гадает — вернется скоро ли:

на погост или так — подстреленный?

Сизый месяц в ночи над кладбищем,

и Чумацкий Шлях — над могилами,

травят душу дымами капища,

и — мою Украину милую!

Вновь она голосит отчаянно —

круто взнуздана, щедро взболтана.

Половина страны голубая, но

есть другая. От горя желтая.

Каин

Что шепчет, Каин, сатана тебе?

— Убей, убей, убей родного брата!

Ты нищ, оборван, голоден — в судьбе

твоей невзрачной святость виновата.

— Мне поклонись — и будешь ты богат,

любим красавицами, обожаем чернью:

убей же Авеля — тебе не нужен брат,

угоден Богу он, а значит — виноват,

так пусть же плоть его терзают черви!

Прошли века. И снова шепчет бес

Народу-каину: — Твой брат тебя богаче,

он в Божьем Промысле имеет смысл и вес,

и слово братское его немало значит.

— Покинь его, с улыбкой обмани,