Хроника любовных происшествий

Поэтому мальчишкам часто снились по ночам самолеты. Снились летящими низко, над самой землей, прямо между домами, и снились как гигантские, устрашающие существа, которые внушают удушливый страх, панический ужас. А порой снилось км, что самолет неведомо почему упал в дни каникул на песчаный пляж на Вилии и лежит, зарывшись носом в гальку, неподалеку от непролазных зарослей орешника, малины, крушины, боярышника, собачьей петрушки, любистока, дикого укропа, болотной жимолости, неподалеку от буйной зелени, обалдевшей от летней исступленности. И что лежит он вот так на золотисто-сером песке, облитый густым светом послеполуденного солнца, а рядом между бревнами причаленных на ночь плотов журчит Вилия. И что, лежа вот так, аэроплан напоминает вроде бы лодку с круглыми окошечками по бортам, что он, собственно, невелик, и непонятно, как в нем помещаются пассажиры. Ибо, такой доступный во сне, самолет как бы защищал свою тайну, как бы наказывал за святотатственное любопытство. Поэтому в начале сна он появлялся во всей своей монументальности и овеянный величием таинственности, недоступный, навсегда связанный с небом, облаками и молниями. Но когда силы, что повелевают снами, разрешали ему упасть, он оборачивался для почивающих невзрачным, вызывающим досадное разочарование обманщиком. И эта его невзрачность, коварная способность уменьшаться в размерах, которая в любую минуту могла обернуться непостижимым увеличением, возбуждала сладостную, волнующую тоску по разгадке тайны, куда более значительной и интригующей, нежели тайна самого аэроплана.

Поэтому наяву мальчишки осуществляли свою неосознанную тоску по дальним далям, по неизвестности и непостижимости, по вожделенному привету из иных миров, сооружая собственные самолеты наперекор повседневности, в эпицентре будничной серости. И чаще всего этим аппаратом, переносящим человека с земли на небо, была черемуха, раскидистое дерево с ветвями, удобными, как кресло авиаторов, с пропеллерами усохших сучьев, дерево, прилепившееся к крутому склону, словно к грозовой туче. Теплый ветер исторгал из леса странные и тревожащие звуки горних сфер, уподобляясь далеким и бесконечным космическим бурям, он имитировал патетический голос вращающихся планет и мирозданий. А шаткое дерево подымало пилотов и штурманов над осыпанными белым пухом лугами, над сверкающей в лучах солнца Виленкой, над обрывами, все выше в голубые просветы между громоздящимися облаками. А приторный и ядовитый аромат цветущей черемухи успокаивал не хуже наркотика щемящую тоску.

Позднее самолеты вошли в повседневную жизнь людей, как обыкновенные, заурядные животные. Стали работать вместе с человеком, стали переносить его с места на место, таскать тяжести, убивать его ближних. И тогда они перестали сниться так, как грезились мальчишкам в те далекие времена.

Витек шел по щебенке аллеи, которая, словно пружина, опоясывала Замковую гору. Шел легко, не торопясь, подставляя лицо лучам солнца, прочно засевшего посреди белесого неба. Посматривал по сторонам и назад и видел скопище разномастных крыш, подобных хребтам зверей, прятавших головы в каньоны узких улиц. Деревья уже стояли в облачках проклевывающейся листвы.

Витек миновал высокий крест в честь повстанцев 1863 года, хотел даже подойти, чтобы прочесть надпись на мемориальной доске, но раздумал, решил сделать это на обратном пути, если не осуществит задуманного. Откуда-то прилетела веселая желтая лимонница, Витек замахал фуражкой, но бабочка побилась с минуту о подкладку и полетела дальше меж стебельков первых травинок, тянувшихся к солнцу.

Потом Витек сел на старую лавку, позеленевшую от засохшей плесени. Сел так, чтобы удобнее было видеть Лукисскую площадь, где за двойной шеренгой каштанов стояло здание женской гимназии, и одновременно держать в поле зрения оба предместья, Нижнее и Верхнее, теснимые лесами, что обрушивались на них с крутобоких холмов.

Сначала Витек нацелился на желтоватое здание гимназии. Впился взглядом в темные провалы окон и зашептал, как молитву:

– Слушай меня, подчиняйся моим приказам. Я зловредный, себялюбивый, чертовски холодный субъект. Если уж я решился на такое деяние, ты должна немедленно выполнить мои требования.

Но тут в конце аллеи показался старичок в широкополой велюровой шляпе и демисезонном пальто с порыжевшим бархатным воротником. Витеку пришлось прервать заклятие. Он терпеливо подождал, пока пенсионер пройдет. Между тем старик основательно канителился, вытащил платок, долго трубил простуженным носом, потом, вздыхая, любовался городом с высоты птичьего полета. Наконец побрел вверх, где рдела башня Гедимина.

– Слушай, – продолжал Витек прерванный сеанс гипноза, – сейчас же встань и приди сюда ко мне. Я специально ради тебя прогуливаю сегодня. Пропускаю важные уроки, подрываю свою репутацию, может, даже рискую быть исключенным из гимназии. Считаю до десяти. В течение десяти секунд ты должна возникнуть из-за деревьев.

И начал считать. Сперва нормально, потом все медленнее. Однако никто не возникал. Когда он наконец принялся отсчитывать половинки и даже четвертушки секунды, из-за деревьев, скрывавших поворот аллеи, вышла молодая женщина с детской коляской. Витек помогал ей, взглядом подталкивал попискивающий экипаж, однако тщетно. Молодая мать уселась на другом конце его лавки и занялась пеленками.

Витек в отчаянии перевел взгляд туда, где, как он знал, у блеклого горизонта располагались сады офицерского поселка и вилла на краю оврага, размытого иссякшим потоком. Теперь он заклинал почти беззвучно, чтобы молодая женщина не расслышала внушений.

– Последний раз приказываю прийти ко мне. Если не придешь, будешь жалеть всю жизнь. Никогда на тебя не посмотрю, словом не обмолвлюсь. Никогда не приду вечером, не буду подглядывать за тобой. А если придешь, причем немедленно, заключу тебя в объятия…

Снова пришлось прерваться. Женщина встала, сунула голову под балдахин коляски, защебетала и энергично двинулась вверх по аллее. Витек проводил ее неприязненным взглядом до поворота.

– Заклинаю тебя последний раз, – произнес он уже вслух. – Ты должна подчиниться моему могуществу. Я никого никогда ни о чем не просил. Впервые в жизни умоляю тебя. Хотя, собственно, не умоляю, а приказываю. Я жду тебя, и ты должна сию минуту предстать передо мной.

Две собаки, огрызаясь друг на друга, промчались по краю аллеи, по краю пропасти, на дне которой лежал город. Где-то в недрах каменных джунглей подала голос фабричная сирена. Она постепенно набирала силу и уже неслась над городом, как вопль отчаяния.

– Ну хорошо, – вздохнул Витек. – Пожалуйста. Могу не приказывать. Будь по-твоему. Умоляю изо всех сил, всем своим могуществом, молю: подчинись мне и приди. А если не придешь, прокляну, тогда пожалеешь.

– Добрый день, – вдруг раздалось у него за спиной.

Ошеломленный, Витек вскочил с лавки и увидал се, улыбающуюся, порозовевшую от быстрой ходьбы в гору. Она была в синей форменной курточке и синем берете, украшенном никелированным значком с раскрытой книгой и светильником разума. Из-под этого берета низвергался целый водопад пепельно-серебристых волос.

– Добрый день, – повторила она, так как он продолжал глуповато моргать. – Вы велели мне прийти, и вот я явилась.

– Я ничего не велел, – простонал Витек.

– Как же, ведь я явственно ощущала флюиды. И мне пришлось прогулять уроки, хотя сегодня у нас очень важные предэкзаменационные контрольные.

– Я, право, не хотел… – Витек залился краской. – Это какое-то недоразумение.

– Знаю, что не хотели. Я просто принесла книгу.

Алина присела на лавку, открыла портфель.

– Какую книгу?

Девушка достала его учебник со следами засохшей грязи, а может, и зубов странного пса Рекса.

– Учебник по химии. Узнаете?

– Нет. Пожалуй, не очень. Право, не знаю, – заикался он, присаживаясь на ощупь.

– На титульном листе ваша подпись.

– Возможно. Не помню. – Витек выхватил у нее из рук книгу и спрятал под форменную курточку, чтобы прервать неприятный разговор. – Весьма благодарен за то, что побеспокоились.