Маски

– Ты пела о снеге, да, милая? – Миэко едва заметно кивнула дочери и отвернулась.

У Ясуко мурашки по коже побежали, как это обычно бывало, стоило ей увидеть, с какой холодностью свекровь обращается к Харумэ.

– Когда я была маленькой, моя деревенская няня тоже пела мне эту песенку. Наверное, Харумэ научила бабушка. – Миэко снова поглядела на дочь, в глазах сверкнули льдинки. – Ты помнишь свою бабушку из Канадзавы?

– Бабуля, – повторила Ясуко, словно переводчица. – Та, которая всегда так хорошо о тебе заботилась.

Харумэ озадаченно уставилась на Ясуко, наклоняя голову из стороны в сторону.

– Не зна-аю… – протянула она на конец.

После долгих попыток Харумэ научилась-таки писать свое имя знаками хираганы [30], но была не способна закрыть газ и совершенно не боялась огня, так что оставлять ее дома без присмотра было нельзя. Временами Ясуко казалось, что разделение близнецов принесло Миэко не меньше пользы, чем Акио. На нынешнюю Харумэ – детский ум в женском теле – смотреть так же больно, как на лицо без носа или руку без пальцев. Вне всякого сомнения, Миэко страдала от этого больше всех остальных; так почему же она не отправила ее в лечебницу? Однажды Ясуко упомянула, что ближайший санаторий с радостью принял бы Харумэ, но Миэко тут же отклонила эту идею из-за финансовой стороны дела. Однако пребывание Харумэ в доме тоже обходилось недешево и к тому же отнимало массу времени и энергии Ю, которая постоянно тайком приглядывала за ней. Поначалу Ясуко обрадовалась решению вернуть Харумэ – надеялась, что это умерит горе Миэко, потерявшей сына; но теперь, когда они стали жить вместе, все получилось совсем наоборот и присутствие Харумэ не приносило ничего, кроме лишней боли, особенно для матери. Месяц за месяцем Миэко настаивала на том, чтобы самостоятельно стирать запачканное менструальной кровью нижнее белье Харумэ, и даже верной Ю не позволяла помогать себе. Харумэ, совершенно лишенная женской осмотрительности, постоянно оставляла кровавые капли в ванной и на энгаве или появлялась за обеденным столом, источая едкий запах. С приближением этого времени Ю становилась нервозной и редко оставляла свою подопечную без присмотра.

– Если бы только хозяйка отправила Харумэ-тян в лечебницу, я бы поехала с ней, стала бы там за ней ухаживать. Так и для хозяйки лучше было бы, и для вас тоже. Продала бы одно колечко, и дело в шляпе, денег бы вполне хватило, – нередко ворчала Ю. Она находилась при семье уже несколько десятилетий и, вне всякого сомнения, могла больше кого бы то ни было рассказать об отношениях Миэко с господином Тогано и о рождении близнецов. И все же она никогда не позволяла себе распускать сплетни, до которых так охочи иные старухи, – не только из-за преданности Миэко, но и благодаря врожденной немногословности и умению держать язык за зубами.

Припомнив события прошлой ночи, Ясуко поняла, что только Ю способна удовлетворить ее любопытство насчет любовника, для которого были написаны «Мысли о Священной обители на равнине».

– Мама, сегодня в два часа встреча поэтического кружка, – бодро начала Ясуко. – А вечером в «Императорской гостинице» банкет в честь Кавабэ-сэнсэя и того нового камня с гравировкой его стихотворения. Вы же на оба мероприятия пойдете, правда? – вопросительно поглядела она на Миэко.

– Холодно сегодня… и снег… – с отсутствующим видом проговорила та, явно не горя желанием выходить из дому.

Ясуко, которая давно уже научилась управляться с подобным расположением духа свекрови, приняла это уклончивое замечание за согласие и перешла к следующему пункту. Она прекрасно знала, что единственный способ достойно выполнять обязанности секретаря Миэко – не поддаваться ее вялому настроению.

– Значит, пойдете. Теперь подберем одежду.

– Полагаю, повседневная не подойдет, если я поеду прямиком на банкет.

– Не вижу причин, почему бы сперва не вернуться домой переодеться. Если хотите, можете уйти с собрания пораньше. Я сделаю для вас заметки и приеду на банкет, как только освобожусь.

– В этом нет особой необходимости… – заколебалась Миэко, а потом добавила, как бы между прочим: – Господин Ибуки тоже будет сегодня на банкете, так ведь?

Ясуко отвела взгляд, как будто слишком яркий свет вдруг начал резать ей глаза.

– Да, полагаю, он там будет.

В животе у нее все скрутило от боли.

– Ну ладно, тогда, думаю, действительно стоит вернуться домой и переодеться, – безмятежно произнесла Миэко.

Последняя в этом году лекция Ибуки проходила в Государственном университете. Ясуко, как обычно, отсутствовала, но так, пожалуй, было даже лучше. Ибуки уже закончил курс семестра и в тот день собирался заполнить час дискуссией на свободные темы, но оказалось, что несколько студентов знали о его литературоведческих изысканиях на предмет одержимости духами, они буквально вынудили его сделать небольшое сообщение по этому вопросу. Инуи, тот парень с французского отделения, по всей видимости, успел рассказать им кое-что, поскольку они также проявили интерес к недавнему спиритическому сеансу в кабинете профессора Саэки и желали услышать обо всем поподробнее.

Однако Ибуки только вскользь упомянул про сеанс и вместо этого остановился на случаях использования колдовских чар в качестве тайного политического оружия во времена Хэйан.

– В «Сказании о Гэндзи», – говорил он, – когда первая жена принца, госпожа Аои, лежала в бреду, одержимая злым духом, родственники и прислуга постоянно повторяли Гэндзи, что ее обуял живой дух госпожи Рокудзё, но он отказывался верить в это, пока не убедился лично. Это случай подлинной одержимости, неосознанного высвобождения затаившегося в душе зла, но никто никакой скрытой цели тут не преследовал.

Совершенно иную историю мы узнаем из повести под названием «Полуночное пробуждение»: императрица узнает, что ее зять, государственный министр, все еще связан узами страсти со своей бывшей пассией. Решив отомстить ему, императрица распространяет слухи о мнимом нападении призрака любовницы на его больную, лежащую в постели жену. Однако выясняется, что этой самой любовнице уже давно хотелось избавиться от воздыхателя и она совершенно не ревнует его. И все же императрица не собирается сдаваться и настаивает на факте колдовства, чтобы призвать зятя к порядку.

Этот эпизод занимает в повести всего пару строк, но я подозреваю, что подобные случаи манипуляций с вовлечением потусторонних сил – другими словами, случаи, когда ложь служила достижению каких-то корыстных целей, – были весьма распространены. В эпоху Хэйан служанка, выступавшая в роли посредницы, считалась напрямую связанной с духами. Вряд ли нам удастся когда-нибудь узнать, обращались ли в те времена к услугам одной и той же женщины, или в разные годы духи переселялись в разные тела. Я склонен верить, что число наделенных сверхъестественным даром женщин было ограничено. В таком случае проще было подкупить одну из них, чтобы она сказала то, что нужно, превратить ее в фальшивого медиума или, если хотите, в обыкновенную шарлатанку. Помимо того, ведьмы частенько совмещали занятия колдовством с проституцией. Само состояние наития требует огромного физического напряжения, поднимает чувственность человека на новый уровень (в противовес напряжению умственному, которое снижает сексуальность), поэтому тело медиума в трансе – настоящее воплощение сладострастия.

В «Сказании об Исэ» [31] имеется эпизод, когда Аривара-но Нарихира наносит визит своей двоюродной сестре – верховной жрице Исэ – и совершает с ней любовный акт. Факт, что она сама, по доброй воле, приходит ночью в спальню Нарихиры, очень интересен, поскольку он открывает нам ее мистический взгляд на секс как на нечто совершенно естественное и безгрешное. Именно поэтому мне кажется, что служанок времен Хэйан, которые выступали в роли посредниц между миром живых и потусторонними силами, подкупали не только материальными подношениями, в ход также пускали и романтические чувства. Отказ колдуний от мирских благ и в то же время связь сексуальной и духовной сил – вот весьма интригующая тема, достойная изучения. Почему бы одному из вас не заняться ею?