Другие барабаны

— Я уже написал.

— С тебя станется. Ладно, хватит болтать, отдавай Papiergeld, или я сам пойду искать. Если деньги в доме — а они в доме! — то найти их не так уж сложно. Ты не тот, кто понесет добычу в банк, нет — ты засунул их в ямку, под стекло, вместе с останками майского жука. Уж я-то тебя знаю.

Лютас подождал еще немного, покачиваясь с носка на пятку, потом помотал головой, потер кулаками покрасневшие глаза и пошел искать. Он искал несколько часов, а я сидел в столовой и листал забытую Агне книжку. В доме было тихо, сестра куда-то подевалась, затаилась или заснула, слышно было только, как мой друг, вернувшийся из подземного мира, выдвигает ящики комодов и хлопает дверцами шкафов. Несколько раз до меня донеслись его приглушенные ругательства — о, полузабытая, шерстяная, ужом струящаяся литовская речь! — потом он перешел в комнату тетки, и теперь я слышал только торопливые шаги у себя над головой. Чуть позже знакомо звякнула щеколда, что-то железное покатилось по плиточному полу, и я понял, что Лютас дошел до шкафов в мансарде — свет там был тусклым, зато пыли предостаточно. Я вспомнил, как Лилиенталь выговаривал Байше за нерадивость, заведя ее в кладовку и торжествующе держа двумя пальцами плюшевую мышь, которую сам же туда и подложил неделю назад.

— Совсем она у тебя распустилась, — сказал он тогда. — Слуги чувствуют безответность и радостно идут на нее, будто кошки на запах полежавшей рыбы. Видел бы ты свою улыбочку, когда ты с ней разговариваешь, вид у тебя точь-в-точь как у барского сынка, утешающего беременную горничную. Со слугами нужно говорить без экивоков и требовать с них жестко, как с близких друзей, или вообще их не заводить. Это, кстати, и друзей касается.

Лютас прошел мимо открытой двери столовой, даже не поглядев на меня, волосы у него были серыми от пыли, а белая рубашка покрылась сомнительными пятнами. Его целью явно была кухня, и я приготовился к грохоту сковородок и шороху рассыпанной по полу крупы, но вместо этого раздалось радостное восклицание, что-то вроде «Jaja!», и через минуту глухо стукнула откинутая крышка подвального люка. А потом я услышал какой-то домашний, мягкий, но тревожный звук: как если бы гигантской выбивалкой шлепнули по гигантскому ковру.

После этого стало совсем тихо, и я забеспокоился.

То есть я подумал, конечно, что Лютас мог свалиться в погреб, тем более что вторая ступенька давно держалась на честном слове, но ушибиться так сильно, чтобы затихнуть, там было никак невозможно: каменное дно плотно покрывали свернутые в рулоны ковры, четыре здоровенных ковра, я их сам туда оттащил, отчаявшись продать, давно, еще прошлой зимой. Персидский голубой был проеден молью, зеленый — выцвел, а два оставшихся просто не представляли никакой ценности. Ковры пришлось окропить камфарой, туго свернуть и прихватить шпагатом, они заняли собой весь пол и громоздились один на другом, словно физкультурные маты в школьной подсобке.

Я подождал минут пять, из кухни не доносилось ни звука, зато в парадной гулко хлопнула дверь, и я подумал, что сегодня день сквозняков, выдвинутых ящиков и парусящих на ветру занавесок День вселенского обыска, не хватает только грязного пуха из перин и соседей с виноватыми усмешками. Кто-то медленно шел по лестнице, насвистывая «Se eu bailar no meu batel», и на какое-то мгновение я поверил, что это может быть Байша, вернувшаяся за бутылкой хорошего порто.

— Хозяин, что это у вас тут происходит? — сказала бы она, уперев руки с золочеными ногтями в бока, обтянутые красной блузкой. — Прямо на минуту оставить нельзя.

Перед нашей дверью шаги затихли. Нет, это была не Байша, у нее свои ключи, а человек открыл только уличную дверь, это можно и шпилькой сделать. Наш гость может оказаться и полицейским, подумал я, дом ведь стоит на муниципальном учете, дверь была опечатана, и мы с сестрой находимся здесь незаконно. Самое время спуститься вниз по пожарной лестнице, обойти дом со стороны переулка Себаштиану и сделать вид, что только что пришел.

Я поднялся с кресла, закрыл книгу и помедлил, раздумывая, что сделать сначала — посмотреть на гостя или протянуть руку свалившемуся в ловушку лису Раубе. Поскольку в дверь не звонили, я махнул рукой и пошел в кухню, где посреди пола зияла темная дыра, из которой когда-то появлялся Фабиу, держащий бутылки в обеих руках, за горлышки, будто подстреленных уток. Склонившись над дырой, я увидел своего друга, лежащего там внизу, на мягких коврах, будто ребенок в темном чреве матери, подтянув колени к подбородку и закрыв лицо руками.

— Эй, — я позвал его, приложив ладони ко рту, и услышал короткое слабое эхо, всегда вызывавшее у меня недоумение: откуда оно берется в земляной пещере глубиной с два человеческих роста? Одна из стен погреба была выложена круглыми, вечно мокрыми камнями, наверное, там оно и таилось, фамильное эхо дома Брага, скучающее по запасам выпивки и тяжелым окорокам, перевитым шершавой веревкой. Две другие стены были построены позднее, когда просторный купеческий дом на Терейро до Паго разделили на четыре дома поменьше, а в самом крайнем открыли представительство пароходной компании. Контора и сейчас там, даже вывеска старая осталась «compãnia naviera», а над ними была квартира с балконом, где жила девушка-йогиня, которой я любовался каждое лето, пока она не съехала.

— Эй, ты ушибся, что ли? — я пощупал первую ступеньку, но она была на месте, только немного шаталась, как молочный зуб, еще не готовый смениться коренным. На второй ступеньке блестели какие-то шарики, в темноте показавшиеся мне просыпанными леденцами, я лег на пол и легко дотянулся до одной — это были теткины цитрины, те, что остались невредимыми. Ясное дело, я колотил по ним утюгом, положив ожерелье на откинутую крышку люка, чтобы не портить старинную плитку, потом сестра закрыла погреб, и уцелевшие бусы полетели на лестницу вместе с осколками и стеклянной пылью. Похоже, мой друг поскользнулся на них, когда спускался в погреб, — прямо, как жена Гермеса на коровьей шкуре. Надеюсь, он треснулся как следует, должен же кто-то отомстить за те кровоподтеки, что я получил на первых допросах.

Стекло, черт бы его подрал! Не могу поверить, что все это время я любовался подделкой и даже собирался выставить ее на аукцион. Хорош бы я был, проведи они простейшую экспертизу в этой своей галерее «Шао Хорхе», небось, швырнули бы ожерелье мне в лицо да еще в полицию сообщили бы. Я встал возле люка на четвереньки и опустил голову вниз:

— Хватит прикидываться, слышишь? Ты повторяешься, и это скучно.

— Аешься, учно, — сказало эхо.

Мне не терпелось вытащить Лютаса оттуда и договорить. Я еще не все ему сказал, даже до середины не дошел. Я хотел сказать, что его актеры играли из рук вон плохо, особенно Редька, хренов Мальволио. Лучшим актером оказался сам режиссер, несколько дней я был уверен, что его и впрямь пристрелили. Пока не вспомнил про бирку на щиколотке.

Еще я хотел сказать, что никакого сценария у него не было, я в этом уверен. Лютас просто сунул меня в тюрьму на несколько дней, посмотреть, что будет, а я вдруг начал строчить свои записки, как помешанный, он прочел, не смог удержаться и продолжил. Ведь ты чувствуешь себя богом, когда владеешь страхами другого человека, можешь с ними играться, как с красными стеклянными шариками, можешь воплощать их, один за другим, наслаждаясь его смятением.

И еще я хотел сказать: неужели ты думал, что я так и не вспомню про доцента Элиаса?

Смахнув со ступенек стеклянную пыль, я спустился в погреб и сел рядом с лежащим навзничь Лютасом. Я уже забыл, какие там завалы разного домашнего барахла — в последнее время я просто сбрасывал вещи в люк, уж больно неудобно сюда лазить, да и служанка, думаю, делала то же самое. За вином можно было сойти по другой лестнице, ведущей в кладовку, этот погреб имел два ответвления, как и полагается подземному ходу. Я сел перед Лютасом на корточки и осторожно отвел его ладони от лица — мне показалось, что он улыбается, и я тоже улыбнулся, готовый понять его затянувшуюся шутку, но это была не улыбка, а черная струйка крови, сочившаяся из уголка рта. Свет из люка падал на его ноги, и я увидел, что одна из них — левая? правая? — вывернута как-то ненатурально, носок ботинка смотрел вверх, а должен бы смотреть в сторону.