Стюардесса. Неоконченный портрет (СИ)

Черное – это кубки, завоеванные мной, потому что я выигрываю только у слабых соперниц на слабых турнирах.

Черным всё это становится только, когда касается меня.

Я – фонарь с непроглядной тьмой.

Черное – это я.

Он твердит мне, что я стану чемпионкой, а он получит место в олимпийском комитете.

Я всё выше и выше. Я еду на региональные.

В детдоме я часто куталась в одеяло, мечтая уйти отсюда навсегда. Оказаться там, где девочки не таскают друг друга за волосы, где тебя не избивают за то, что у тебя симпатичное платьице. Мечтала обрести подруг, с которыми у нас будет общее увлечение, общее дело. Обрести подруг, которые будут рассказывать мне столько всего интересного.

Я думала, что нет ничего лучше, чем дружба гимнасток.

Меня назвали молчуньей с первого дня в секции. За то, что я не участвую в бесконечном обсуждении новых мальчиковых групп, шмоток и телешоу.

Если ты не общаешься с коллективом, это ещё не значит, что с тобой что-то не так. Вполне возможно что-то не так с коллективом.

Коллектив всегда ждет от новичка попытки идти на контакт. Я никогда не иду на контакт пока не разберусь, зачем он мне нужен.

Трудно сказать, что мне нужен контакт с коллективом, который устраивает тебе “посвящение” в виде пинков, насмешек и битого стекла в чешках.

Коллектив, который хочет испробовать тебя на прочность только для того, чтобы убедиться, что ты не представляешь для него опасности.

Единственная причина, по которой они это делают – страх. Страх что я окажусь сильнее, способнее, талантливее, красивее.

Страх обесценивания.

Ты можешь нарушить баланс. Изменить стандарты.

Им нужно сравнять тебя с толпой. Как можно скорее поглотить тебя в своей серости.

Я сделала всё, что они хотят. Не имела воли. Не имела собственных амбиций. Я делала только то, что скажет тренер и не высовывалась.

Но именно это бесило их больше всего.

Сломанными у подушечек пальцев ногтями я карабкаюсь дальше. Я еду на региональный турнир.

Секция мой храм. Гимнастика моя религия. Я тут не для того чтобы доказывать что-то сопливым ровесницам. Я здесь, чтобы вдохновлять массы. Чтобы научиться тому чему никогда не смогла бы научиться в своём прежнем доме.

Научиться быть такой, чтобы меня любили.

Делайте что хотите. Толкайте бейте режьте. Я здесь не из-за вас, и вам меня отсюда не выгнать.

Я готова мыть слезами пол. Я готова рваться на тренировках. Я хочу увидеть людей, которые будут улыбаться, глядя на меня. Я буду танцевать с булавами перед вами, крутить обруч и вставать на мостик. Я буду делать все это, потому что так я получаю надежду. Надежду однажды вызвать у вас любовь. Получить кусочек вашей любви.

Если она там есть.

Я и вправду так думала.

Любовь публики и женская дружба, о которой я мечтала, кутаясь в одеяла.

Проще выиграть олимпийскую медаль, чем убедить их что я чего то стою.

Я рыдала, когда выиграла окружные и отобралась в сборную. Я плакала так, как может плакать самый счастливый человек перед смертью. Когда все дела сделаны, и каждое мгновение его жизни было идеальным.

Я смотрела в глаза сборниц.

Никакой поддержки. Ни одного одобрительного слова из их уст.

Я искала пастыря, и я его нашла. Мой тренер стал для меня Богом. У каждого из вас есть такой.

Жестокий и справедливый.

- Сколько ещё она сможет вытерпеть?

Он шептал про себя, думая, что я не слышу.

Я складывала ладони, молясь за него.

Ничто не стоит так дорого, как прозрение. Я отдалась ему полностью.

Он мотал меня, строил и лепил по образу и подобию своих представлений о чемпионке.

Я не имела доступа к телевизору, я не знала ничего о мальчиках, никакого образования, никакого воспитания только спорт.

Я не знала ничего о нормах поведения, о трендах и политике.

Я не умела поддержать ни одной темы для разговора.

Все что я могла – это избегать суеты и избегать всего, что отвлекает меня от достижения результата.

Я стала чистой мотивацией. Его тряпичным воином.

Я вышла на первый план: я не то, что те, что были до меня. Что бросали его ради карьеры в модельном бизнесе, ради учебы или просто по велению родителей.

Он твердит мне, что я идеальный кандидат. Исполнительный целеустремленный и без отвлекающих непредсказуемых родных. Он твердит мне, что я стану чемпионкой...

Я растворилась полностью.

На шестнадцатилетние он пожелал мне “умереть в растяжке”. Это самый нежный комплимент. Если вы занимаетесь спортом достаточно долго, вы понимаете насколько растяжка приятней секса.

Это единение с собой. Единение с площадкой, с профессией и со всей вселенной. Ты словно шестеренка, идеально вошедшая в свой паз.

Тот день настал.

Красивая форма, микрофоны, которые суют прямо в лицо.

Сотни телекамер, софиты.

Я собрана. Воля в кулак.

Мышцы гладкие, спинка гибкая.

Элемент за элементом. Прыжок за прыжком.

Я не ошибаюсь ни разу.

Но выполняя очередной шпагат, я ищу в глазах зрителей внимание и оценку, а вижу только щенячий восторг.

Меня бьёт молнией:

Зрители – статисты даже здесь. На вершине, к которой я шла шесть лет.

Им и здесь плевать на элементы и коэффициенты. Они даже считать не умеют. Все от чего зависит, будут они заливаться в восторге или неодобрительно свистеть – это флаг, под которым я выступаю.

Тренера нет – вокруг только зрители и судьи.

Судьи, для которых важен только тренер и личные отношения. Медали, которые раздаются “только бы никого не обидеть”.

Здесь никому нет дела до отточенности моих движений. Они позёвывая смотрят мои кульбиты и каскады.

Они мечтают увидеть не выдающееся выступление. Не преодоление человеческих возможностей. Не то, чего можно достигнуть годами тренировок.

Все, что им нужно это моё имя на верхней строчке таблицы.

Ирония в том, что имя это не моё.

Он придумал его, чтобы я смогла участвовать в соревнованиях по поддельному паспорту. Чтобы скрыть мой возраст.

И только тут до меня доходит.

Он провёл меня. Это мой последний турнир. Больше я ему не нужна.

Я поднимаюсь на пьедестал, словно на эшафот. Я ступаю по нему полная горечи обиды. Полная ощущения бесцельно потраченной жизни.

Опустошенная.

Я поднимаю руку с букетом, приветствуя публику, ревущую от восторга. Я едва-едва не плачу от боли: ком, перегородил горло. Я пробую улыбнуться им, но лишь краешком обнажаю брекеты и тут же смыкаю губы.

Мышцы сокращаются так сильно, что выжимают всё содержимое ваших слюнных желёз в ротовую полость. Тренер называл это “горечь обиды”.

То, что я буду рядом с ним, было для меня как само собой разумеющееся. Мне трудно поверить в это, но я была настолько дурой, что не задумывалась о том, что в шестнадцать я выиграю свой последний турнир. Выиграю место в комитете для него.

И даже если это будет олимпиада... Ему я все равно больше буду не нужна.

В голове шумит, словно меня ударили шпалой по голове.

Над залом поднимаются флаги, я слушаю гимн, а по щекам текут слёзы. Они выкрикивают “моё” имя. Публика ликует в восторге.

Только вот к моему спорту этот восторг не имеет никакого отношения.

Они готовы захлебнуться криком от того, что их флаг подняли выше других. Им упростили все до животного уровня, чтобы не приходилось разбираться в сложностях судейства и названиях элементов.

Он оставил меня наедине с бушующей толпой. Заливающейся в патриотическом оргазме.

Я больше никогда его не видела. Он оставил меня наедине с ними.

Сегодня они выучат твоё имя, а завтра забудут его, как забыли всех до тебя.

Вся история олимпийских игр со времён древней Греции это парад забытых героев. Это история о том, как толпа ничему не учится. Как она забывает имена тех, кто отдал жизнь ради её минутного восторга.

Я вижу подобное в глазах священника, когда на пасху его храм наполняет псевдорелигиозная толпа, готовая разбить себе лбы в благоговейных поклонах.