Человечище! (СИ)

Холестерин переполнял его тушу. Он не мог остановиться. Он не хотел этого. Праздник

еды и потребления звенел своими колдовскими погремушками, устрицы с лимонным

соком пели ритуальную песнь. Желудок его ревел, ревел в такт, как морское чудовище, как Сцилла или Харибда, как сирена в черной вонючей дыре концлагеря. Желудок

требовал все новых и новых жертв.

Он смотрел на экран и видел эти чудеса. Планета пухла, матерела, планета откладывала

жир. И он видел его – этот жир, сгусток жира.

О, да! Планета. Планета живет. Планета питается. Жрет, обжирается. Планета дышит

смрадным дыханием, исходящим от ее гнилых зубов. Планета пирует. Она орет от экстаза.

Религиозного экстаза самопотребления. Самопожирания.

В ее желудке гулко ворочается непереваренный ком. Он лезет вверх, обжигающе резко.

Он теснится в пищеводе. Но планета ликует. Планета ликует на этом празднике. Она

жаждет есть дальше. Пихать лоснящимися руками в рот мягкий ком белков, углеводов и

жира.

О, копченый лосось, жареная форель, цыплята табака, ростбифы, тефтели, салат оливье в

тарталетках, о, вкуснейший бульон, солянка с маслинами, суп харчо, гренки с хреном, о, эклеры и набитые сливочным кремом розочки! О супермаркеты и фаст-фуды! Эта молитва

– вам!

Он любил поесть. И вот он лежит, недвижимый, как небоскреб, с видом разморенного

животного; капельки слюны застыли на его нижней по-детски оттопыренной губе, его

кадык растворился в складках бычьей шеи, одежда уже неспособна укрыть разросшееся

до небывалых размеров тело. Диван, как доведенный до полусмерти раб, прогнулся под

ним. Телевизор сыплет праздничными искрами рекламы.

Покупайте!

Пробуйте!

Потребляйте!

Жрите!

Наслаждайтесь!

Забивайте экскрементами унитазы и снова жрите!

Покупайте!

Наслаждайтесь!

Его сердце не выдержало. Этот мотор оказался слишком слабым для такой мощной и

ненасытной машины. Его глаза полуоткрыты, толстая зеленая муха сидит на носу, шевеля

тонкими, как щупы, лапками. Нервно гудит лампа дневного света.

Покупайте!

Наслаждайтесь!

Жрите!

На полу пищат крысы. В углу читает сакральный текст рекламы телевизор. Крысы,

сначала несмело, а потом уже без всякой боязни подбираются к его телу. Настала их

очередь жрать. О, прекрасная человеческая плоть – потная, пахнущая чем-то пряным! О, желеобразный жир – сегодня пир крыс и мух! Жрать. Жрать. Жрать.

В черном зеве его рта происходит какое-то шевеление и оттуда выползает пухлый

белесый червячок. С ревом бомбардировщика в воздух взвивается муха. И большая серая

крыса исчезает у него в паху.

Нарцисс

Древняя легенда на новый лад

Я совершенен. Я – само Совершенство. И вам придется это признать. Как приходится

признавать тот факт, что «Мона Лиза» кисти да Винчи – одно из величайших

произведений искусства. Я – величайшее произведение природы.

Но не только ее заслуга в этом. Я во многом творение самого себя. Мое подтянутое тело

с выправкой строевого офицера – прямое тому доказательство. Если и существуют идеалы

человеческого тела, то они воплощены во мне. Я верю, что в прошлой жизни я был

эталоном, по которому античные мастера создавали свои скульптуры. Во мне заключена

так называемая божественная пропорция. Не верите? Спросите у зеркал – они не врут.

О, зеркала! Единственный предмет в окружающем мире, который не вызывает у меня ни

раздражения, ни отвращения. Зеркала честны. Они преподносят предметы точно такими, какие они и есть. В отличие от вас, людей. Поэтому вся моя квартира заставлена

зеркалами. В них, в этих зеркалах, живу я – единственное идеальное создание на земле.

Но разве вы это заметите?

Вот вы все – как на ладони. Я смотрю на вас в бинокль, который купил пару недель назад

у старого пьяницы на рынке, через окно моей квартиры, расположенной на верхнем этаже.

Сквозь кружки окуляров мне видны все ваши недостатки.

Половина из вас горбится, другие хромают, у третьих некрасивая родинка на лице,

четвертые покрыты густыми черными волосами по всему телу, словно гориллы, пятым

сделали обрезание и теперь головка их члена похожа на шляпку несъедобного гриба.

Кроме того, вы пошлы, завистливы, мелочны, в вас живут иллюзии, которые заменяют

вам истинную жизнь. Ваша фантазия никуда не годится. Ее хватает только на покупку

недорогих автомобилей самых банальных моделей и обстановку своих квартир мебелью

из ИКЕИ. Те из вас, кто хоть немного поднялся над остальной массой, кичливо воротят

нос от тех, кто остался внизу; последние же, разочаровавшись и смирившись со своим

бессилием, утыкаются в грязь на дне собственной помойной ямы и лишь изредка

поднимают рыла, чтобы злобно плюнуть в верхних, но не достают и плевок шлепается им

же в глаза.

Я смотрю на вас, и смех непроизвольно срывается с моих губ. Вы – жалкие ничтожества.

Ваша жизнь ничего не стоит. Поэтому я искренне радуюсь, когда террористы швыряют в

вас свои бомбы или внезапное землетрясение погребает вас под обломками ваших же

домов. Вы противны даже богу. Мне кажется, старик рвет волосы на своей седой голове, когда видит, кого он породил.

Впрочем, ко мне это не относится. Думаю, я – его любимый сын.

И все-таки мне приходится жить с вами в одном мире. Конечно, все это не вызывает у

меня ничего кроме омерзения, но иного, к сожалению, не дано. Всякий раз, когда я

оказываюсь в каком-нибудь общественном месте или же по случаю общаюсь с коллегами

по работе, у меня складывается впечатление, что лягушки ожили, выползли из своего

болота и теперь пытаются жить на равных со мной. Это не так, запомните!

Я отрываю бинокль от глаз, собираясь уже покончить со своим занятием, как тут же мое

внимание привлекает одна приятная сцена. Я вновь приникаю к окулярам – так, что

чувствую, как они впиваются в кожу вокруг моих глаз.

На улице напротив моего дома автомобиль сбил молодую женщину. Она взмыла вверх

словно бабочка, но, однако же, без присущего бабочкам изящества, и шлепнулась на

асфальт, покрытый кашицей из снега и грязи, словно раздавленная мокрица. Пальто ее

распахнулось, оголив раскинутые ноги и кружевные трусики под задравшейся юбкой.

Я вижу кровь, струящуюся по ее лицу. Я отмечаю, что она некрасива, главным образом

из-за крупного родимого пятна на щеке; струйка же крови напоминает мне разрез,

сделанный хирургическим скальпелем.

Автомобиль, сбивший ее, останавливается, водитель выглядывает в приоткрывшуюся

форточку, раздумывает несколько секунд и, внезапно развернувшись, уезжает.

Обыкновенный трус.

Некто выныривает из толпы и, пользуясь всеобщим замешательством, принимается

шарить у нее по карманам. Он извлекает темный предмет – по всей видимости, кошелек и

снова исчезает в людском потоке.

Несколько сердобольных старушек начинают суетиться возле истекающего кровью тела, но большинство случайных свидетелей происшествия проходят мимо с равнодушными

лицами: им, конечно же, плевать на судьбу этой женщины да и вообще на все, они

целиком и полностью поглощены собственными натурами. Возможно, здесь мы в чем-то

похожи, но…

Но они забывают, что их натура – ничто, потому как истинно высшее существо

находится не там, на улице, но здесь, у окна – с биноклем в руках, и словно бог наблюдает

за грустными картинами жизни своих уродливых чад.

Вот еще одно доказательство вашего ничтожества. И еще один козырь в моей колоде.

Будущее не за вами, за мной. Но вам это неизвестно. Пока.

Я убираю бинокль от глаз и отхожу от окна. Кладу его на тумбочку, стоящую у

изголовья моей кровати, над которой висит большое зеркало в раме из красного дерева.

Развязываю тесемки халата, и он падает у моих ног. Я остаюсь в своей божественной