Инамората

— Извините, сэр, — поджав губы, произнес услужливый клерк, листая регистрационную книгу, — увы, я не могу найти вашей фамилии.

— Вы уверены?

Я еще раз повторил мое имя, добавив по привычке: Финч, как птица. [10] Чтобы уважить меня, администратор сделал вид, что повторно проверяет записи в книге, его палец заскользил по перечню имен. И тут я вдруг услышал, как кто-то окликнул меня с противоположного конца вестибюля.

— Финч!

Я поднял голову и увидел Флинна, он направлялся ко мне вместе с Ричардсоном и Фоксом. Все три господина выглядели прекрасно отдохнувшими и, судя по одежде, собирались провести вечер в городе. Рыжие волосы Флинна были навазелинены, и от него разило так, словно он по самую макушку окунул себя в лосьон. Пожимая ему руку (он оказался левша), я заметил, что с нее исчезло обручальное кольцо. В последний раз я видел Фокса пять месяцев назад, с тех пор он еще больше стал похож на грушу: раздался в талии (видимо, из-за пристрастия к обедам из трех блюд), а нос его стал цвета алой герани. Ричардсон замыкал триумвират; он, как всегда, держался в стороне. Отстав от остальных, он разглядывал величественный позолоченный потолок вестибюля.

— Весьма рад, молодой человек, что вы добрались в целости и сохранности, — сказал Ричардсон, зажигая сигарету.

— Увы, нет.

Я попытался поведать им о моих дорожных злоключениях.

— Прибереги свою историю до ужина, парень, — мы заказали столик у «Букбиндера».

— Столик на троих, — напомнил Фокс.

— Ну где трое, там и четверо, уж они как-нибудь это устроят, — возразил Флинн и обнял меня за плечи. — Бросай возиться со своими чемоданами и пошевеливайся.

Он оглушительно свистнул и заорал на весь вестибюль:

— Ричардсон! Хватит витать в облаках, вызовите-ка лучше такси.

— Произошло какое-то недоразумение, — попытался объяснить я. — В отеле не могут найти мою бронь.

— Как это? — Фокс изобразил удивление и направился к стойке, чтобы вступиться за меня. Он с нарочитым усердием настаивал на том, чтобы администратор еще раз хорошенько проверил записи в книге. Казалось, что двое горе-актеров разыгрывают передо мной сцену из спектакля.

— Имя этого молодого человека должно быть в брони для «Сайентифик американ».

— Увы, сэр.

— Это какая-то ошибка, — заключил Фокс. — Я совершенно уверен, что велел моему секретарю заказать четыре номера.

— Но в заявке говорится только о трех.

— И вы никак не можете поселить этого молодого человека?

— Извините, но в настоящий момент в отеле нет ни одного свободного номера. У нас живут делегаты конгресса педикюрщиков.

— Так вот почему в лифте так воняет, — съязвил Флинн.

— Ага, теперь мне ясно, кто завел разговор, который я только что услышал, — проговорил Ричардсон, проходя мимо. — Известно ли вам, господа, что у ньюйоркцев самые маленькие ступни в Америке?

— Ради всего святого, — воскликнул Флинн, посмотрев на часы, — наши крабовые котлеты уже стынут!

— Поезжайте, — сказал я им. — А я останусь и все улажу.

— Вы уверены? — спросил Фокс.

— Во всяком случае, я так устал, что мне сейчас не до еды.

— Молодец, парень, — похвалил Флинн, что есть силы стискивая мою руку. — Мы привезем вам пару дюжин устриц.

И он поспешил к такси, увлекая остальных за собой.

Я повернулся к администратору. На этот раз я решил применить иную тактику и попытался воззвать к его чувствам: как-никак мы с ним почти ровесники. Я рассказал ему, что провел в дороге почти весь день, что у меня с утра и маковой росинки во рту не было и что я только и мечтаю упасть на кровать и забыться сном. Я намекнул, что поручение «Сайентифик американ», которое привело меня в этот город, сродни тем, за какие получают Нобелевские премии, так что еще одна бессонная ночь, несомненно, негативно скажется на прогрессе медицинской науки и на всем ходе Истории Человечества и поставит под угрозу национальную безопасность. Это была блестящая речь — сам Бэрримор [11] вряд ли бы смог произнести лучше — и, судя по сочувственным звукам, доносившимся из-за стойки, она нашла отклик в сердце администратора, но, увы, мне так и не удалось разжалобить его.

Я исчерпал мои резоны, поэтому, когда администратор предложил обзвонить соседние отели и поискать мне там свободную комнату, я уступил и согласился. Пока он названивал, я растравлял себя мыслями о том, что мои коллеги наслаждаются сейчас в ресторане и, возможно, посмеиваются над моими злоключениями. Я представлял себе Фокса в нагруднике, какой повязывают, когда подают крабов, он улыбался самодовольной улыбкой, лоснившейся от масла. Это последнее видение переполнило чашу моего терпения: я перегнулся через стойку и нажал на рычаг телефона.

— Не беспокойтесь, — сказал я изумленному клерку, — пожалуй, я остановлюсь у друзей.

«У мистера и миссис Кроули», — хотел я добавить, чтобы полюбоваться на выражение его лица, но решил, что нельзя ради собственного тщеславия ставить под угрозу покой этой семьи. Поэтому я ничего больше не добавил, а подхватил чемоданы и покинул шикарный вестибюль отеля «Бельвю-Стратфорд».

В конце концов Кроули сами предложили остановиться у них — так пытался я оправдать свое дерзкое решение: появиться без предварительной договоренности на пороге их дома с чемоданами в руках. Мне непросто было пойти на это. Я был слишком щепетилен и старался не «злоупотреблять чужим гостеприимством», как говорил мой отец. Даже если хозяева на самом деле не испытывали никаких неудобств, а, напротив, одаривали меня вниманием и подарками, я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Полагаю, это у меня от отца. Он был независимым человеком и старался всегда платить за себя сам хотя бы потому, что в этом случае ему не надо было сетовать на тех, кто не смог или не захотел оказать ему услугу. Он был очень старомоден, мой отец.

От волнения меня даже в жар бросило. Я совсем не замечал холода, шествуя в сумерках прочь от «Бельвю-Стратфорда». Не знаю, был ли причиной вечерний морозец, моя усталость или гордость от того, что я совершил нечто мне несвойственное, но не успел я пройти и двух кварталов, как почувствовал головокружение от принятого мной решения, и ко мне постепенно стала возвращаться уверенность в себе, которую я едва не утратил за прошедший вечер. Я прошел еще квартал, моя походка сделалась легкой, я насвистывал рождественскую песенку и раскланивался с прохожими налево и направо. Молоденькая мамаша, рассматривавшая рождественскую витрину, заметила меня и мои чемоданы и поинтересовалась, что привело меня в этот город. «Я педикюрщик», — неожиданно выпалил я в ответ и пожелал ей доброй ночи.

Я пересек площадь Риттенхаус — небольшой, но уютный сквер с мощеными дорожками, отключенными фонтанами и голыми деревьями, который со всех сторон окружали роскошные дома — здесь жили представители избранного общества, — и нырнул в первую попавшуюся улочку. Вскоре я оказался в районе, который вполне можно было принять за Бэк Бей, Бикон Хилл или даже Гринвич Виллидж: мощенные кирпичом тротуары, кованые ограды и дома, выстроившиеся в ряд, словно тома в библиотеке. Улица, которую я искал — Спрюс-стрит, — судя по всему была резиденцией преуспевающих докторов, поскольку на каждом третьем парадном красовалась начищенная до блеска медная табличка. Это облегчило мои поиски, и я довольно скоро нашел нужный мне адрес: дом номер 2013 по Спрюс-стрит, частная квартира и приемная доктора медицины А. В. Кроули.

В гостиной горел свет, на окне сидела сиамская кошка и глазела на меня, раскачивая хвостом ситцевые занавески. Я позвонил в колокольчик и мысленно пожелал, чтобы не попасть в разгар семейного ужина. У одного из соседних домов я заметил мальчишку лет двенадцати, он был одет как английский школьник — шерстяные гетры и кепка. Паренек внимательно следил за мной. Я позвонил еще раз. Из глубины дома донесся лай собаки. Я услышал цокот когтей по деревянному полу и сопение пса, который нюхал воздух сквозь щель для почты. Затем послышались более тяжелые шаги, и чей-то голос на незнакомом наречии стал мягко увещевать собаку. Наконец дверь открылась, и передо мной предстал суровый слуга-азиат, который словно ребенка прижимал к груди бостонского терьера.