Отчий сад

Она курит, вместе с дымом выдыхая суету жизни. Сейчас ее нет. И она вновь здесь. Потому что в дверь звонят, потому что кто-то пришел. И ей кажется, что пришел Митя. Ей хочется, чтобы это был он. С ним ей спокойно. С ним ее несовершенное «я», недостроенное, как отцовская дача, мгновенно приобретает завершенность, достраивается по волшебному движению мага. И еще ей хочется, чтобы Митя по-отцовски начал ворчать, что она курит. Зачем ты куришь, Наташка, зачем? Отец-то никогда не

^{note 51} разговаривал с ними, с детьми, как отец. Она открывает дверь: ба! это в самом деле Митя. Но как неприятно все же — он не один.

— Проходите, проходите!

— Рита.

— Моя сестра Наталья. Он улыбается, но вдруг она вспоминает — а если он видел тогда? Ужасно. Но Митя гладит ее по волосам, как ребенка, и уже ворчит: ты опять куришь, Талка, сколько раз я тебе говорил, ну зачем, зачем. И уже ревнует эта неприятная девица. Джинсовая стерва. Какая я все-таки плохая — еще не знаю человека, а так уже думаю. Просто ты, Наталья, ревнуешь своего брата к незнакомой Рите. Нет! Она, правда, очень вульгарна. Представить, что у брата будет такая, не могла я никогда!

— Хотите кофе? Или сухого?

— Я пью только коньяк!

— У меня есть немного. В Наталье, в ее движениях, немного угловатых, в ее русых волосах, она поправляет их рассеянно, в ее карих глазах — прелесть запоздалого ожидания любви. Так размышляет Митя. Рите Наталья тоже приятна: Рита ощущает свою власть и над Митиным телом, и над его душой, и Наталья мила ей, как сестра принца, бессильная в своих родственных притязаниях на брата, мила пленившей его Золушке. Конечно, Митя — красивый, а Наташка так, симпатичная только, и сестра она только сводная — Юлия Николаевна Ритку давно просветила насчет всех Ярославцевых — то есть Наташка как бы менее знатная сестра принца, в ней нет той породы, которая есть в Мите. Худоваты они все, но порода есть порода.

— Муж мне подарил колечко с бриллиантом на восьмое марта, — рассказывает Ритка. Ее привычная тема в женском обществе. Да, я такая маленькая, про себя кумекает она, но удаленькая. А вы все — такие высокие да видные, а такие растяпы! Вот и Митя — мой! Здесь нет соперниц, но так, по привычке, на всякий пожарный. И квартирка обыкновенная, только ковер на полу красивый, большой, ^{note 52} да две вазы китайских. Книг тоже немного — один книжный шкаф. Богатства, одним словом, нет. Впрочем, может быть, у мамаши? Кольцо на Наташе серебряное, серьги — тоже, Ритка западло считает такое носить, и Леня ей не позволяет.

Слишком нежный брат он все-таки!.. Как смотрит, как смотрит?.. Она разобьет его дружбу с сестрой. Недаром давно слывет она черной кошкой! Стоило пробежать ей, глаза сузив, между двумя — и рушилось все, расторгались помолвки, отчаявшиеся девки беременели от кого попало, а в результате оставались одни. Но и мужикам приходилось несладко! Разобьет.

— Митя, я хочу познакомиться с вашим старшим братом. Чувствую — мы найдем с ним общий язык! Как она вульгарна все-таки. Ну, Митя!

— Съездим на дачу, — предлагает он. Господи, на дачу! Наталья опять пугается, краснеет — вдруг он видел? Но вновь спокойный его взор успокаивает ее. Наверное, не видел. Не узнал. А если узнал, но молчит, оберегая ее? Господи. Твоя мать страстно любила деньги, как-то осуждающе произнесла бабушка. Мужчин и деньги. Но деньги сильнее. Вот и я — падшая ее дочь. К деньгам, правда, равнодушна, как мы все. И Митя, и… Имя даже его отвратительно мне. Но я должна из последних сил преодолеть ужас, отвращение — всё преодолеть, я должна поехать. Должна преодолеть и поехать.

— Давайте в пятницу, — произносит она. Губы ее пересохли. Кофе вызывал жажду. Она встает, споткнувшись о ножку стола, и идет в кухню пить холодную воду.

— У меня муж улетает в пятницу, — возражает Рита, — лучше в субботу, до обеда.

Кристинку она сбагрит свекрови, а то уже растолстела от лени. Пусть узнает, как даются дети! Ленька-то вырос на руках бабки с дедом. А свекровка только и знает, что на судьбу жаловаться. Толстобрюхая. Имя вот красивое: Дебора.

^{note 53} * * *

И вот они едут на электричке. Антон Андреевич порой подбрасывает детей до дачки на своей машине, но сегодня он куда-то потартал Серафиму. У Митяя, конечно, нет личного транспорта. Пыльная, темно-зеленая элект ричка. Ритка в итальянских босоножках, в яркой футболке и джинсовой юбке. Наташа в серой широкой юбке и светло-сером свитерке. Утром прохладно. Митя, прищурившись, разглядывает пассажиров. Рита поглядывает на него. Она порой чувствует себя белкой, пленившей тигра. Никогда не знаешь — чего от него ждать. Наталья смотрит в окно, она любит смотреть, смотреть, не вдумываясь, пожалуй и не замечая, мимо чего электричка катит, постукивая, — то ли в полудрему Наталья впадает, то ли погружается, как колеблющийся тонкий свет, на дно колодца души, где тайная есть дверца, за которой…

— Наталка, ты помидоры положила? Я привезла и ссыпала на кухонный столик? — Ритке очень хочется дружить с сестрой своего любимого. Воспитанная в грубой простоте, знающая в общении с мужем лишь три темы: кухня, деньги, секс, Ритке так хочется и думать, и выражать свои мысли красиво: «Возлюбленный мой», — обращается она мысленно к Мите, не сводя с него пылающих глаз, «единственный царь души моей…» Наталья бездумно глядит в окно. Покачивается вагон, покачиваются яркие пятна солнца на скамейках и на полу, покачиваются сетки на крючках возле окон, и жизнь Натальина покачивается плавно, точно золотая лодочка на реке, которую вот-вот минует электропоезд.

— Мама, кораблик! — кричит малыш и, вырвавшись из теплых материнских рук, приникает к окошку вагона. Пройдет время, и вырвется он навсегда из нежных ладоней, убежит, улетит, умчится к своему далекому кораблю. Митя с улыбкой следит за малышом. Дети нравятся ему, как деревья, вода или облака. Он и сам, Митя, как облако

— случайное сочетание частичек света — поэтичная бабушка его, Юлия Николаевна, думает Рита, обладает ^{note 54} все-таки удивительным взглядом на мир: а Сергей — как вихрь, сказала Ритке она.

И Ритка замирает от непонятных предчувствий…

Сергей любит готовить: вечерами, напевая себе под нос слегка фальшиво какую-нибудь одну фразу из шлягера, он танцует над сковородками, кастрюлями и тарелками, и кто бы мог подумать: движения его перестают быть такими угловатыми и резкими: точно странная птица, метавшаяся только острыми зигзагами, вдруг обрела плавность полета. Все Ярославцевы хорошо готовят, уверяет он. Но это легенда, сочиненная, пожалуй, им самим. Наталья готовит редко, да, может быть, неплохо, но так редко, что уникальные ее кулинарные достижения прочно забываются, как исчезают из памяти пусть красивые, но случайно мелькнувшие лица в окнах соседнего троллейбуса, на минуту притормозившего рядом с везущим тебя автобусом возле светофора. Разумеется, Митя не занимался кухней совсем.

Он порхает над газовой плитой, напевая. Они на даче с Кириллом вдвоем, и никого видеть не хочется. Сергей уже подзабыл дурное о себе, установил пусть шаткую, но приятную гармонию с миром, доверчивым и обезличенным благодаря отсутствию родственников и знакомых, а Кирилл, конечно, не в счет, — и порхает с ножом, вилкой и бутылкой подсолнечного масла… А-а-а! Чуть не обжегся. М-м-м-м-м, вкусно!.. Но ведь приедут, приедут, завалятся, ладно бы один Митька, а то…

И приехали, черт их дери. Наталья на него не глядит. Митя — детский смех, беспечная улыбка. И новое лицо: Рита.

— Сергей, — они знакомятся. Она смотрит многообещающе. Ладно, хоть какое-то разнообразие, сломали кайф своим приездом, так хоть девицу привезли.

— А у нас есть водка, — говорит она и вновь многообещающе смотрит.

— Эге! — отвечает он.

— Где отец? — Наталья скорее спрашивает у Мити, чем у него. Видеть отца здесь, где все произошло, ей было бы, ^{note 55} наверное, не под силу. Произошедшее кажется ей ужасным. Еще в раннем детстве даже мелкие собственные проступки всегда вырастали в ее памяти, обступая ее детскую душу, точно гигантские монстры, пугая и мучая ее перед сном.